Андрей Безукладников

«По-моему, пушкинский период – это последняя в беге времени эпоха, куда наше воображение еще может проникнуть без паспорта, наделяя детали жизни чертами, заимствованными из живописи, которая тогда еще сохраняла монополию в изобразительном искусстве. Подумать только, проживи Пушкин еще 2–3 года, и у нас была бы его фотография. Еще шаг, и он вышел бы из тьмы, богатой нюансами и полной живописных намеков, где он остается, прочно войдя в наш тусклый день, который длится уже сто лет. Вот что я считаю достаточно важным, фотография – эти несколько квадратных сантиметров света – торжественно откроет к 1840 году новую эру в изображении , продолжающуюся до наших дней, откроет так, что, начиная с этой даты, до которой не дожили ни Байрон, ни Пушкин, ни Гете, мы находимся во власти нашего современного представления и в этом представлении все знаменитости второй половины XIX века принимают вид дальних родственников, одетых во все черное, словно они носили траур по былой радужной жизни; чьи портреты всегда стоят в углах грустных и темных комнат, с мягкой, но отяжелевшей от пыли драпировкой на заднем плане. Отныне этот тусклый домашний свет ведет нас через гризайль века; очень возможно, что придет время, когда эта эпоха упрочившейся фотографии в свою очередь нам покажется художественной ложью, обязанной чьему-то особому вкусу, но все пока еще не так, и – как же повезло нашему воображению! – Пушкин не состарился и никогда не должен носить это тяжелое сукно с причудливыми складками, эту мрачную одежду наших прадедов с маленьким черным галстуком и пристегивающимся воротничком», – так писал о фотографии Владимир Набоков в 1937 году в эссе «Пушкин, или Правда и правдоподобие»

А вот что думал о фотографии Ролан Барт, на свое счастье не доживший до цифровой эпохи: «Фото – это буквально эманация фотографируемого. От реального тела, которое было там, отделились излучения, которые достигли меня, меня, который находится здесь; неважно, как долго длилась эта передача; фото исчезнувшего существа прикасается ко мне, как запоздалые лучи погасшей звезды... ...в любой цветной фотографии цвет – это сделанная позднее добавка к первоначальной правде Черного и Белого. Цвет для меня – что-то искусственное, румяна (вроде тех, которыми румянят трупы). Потому что для меня важна не "жизнь" фото (понятие чисто идеологическое), а уверенность в том, что фотографируемое тело касается меня своими собственными лучами, а не добавочным светом.», – писал он в знаменитом эссе «Camera Lucida», впервые опубликованном в 1980.

Как бы мы себя не уговаривали, какие бы ухищрения не изобретали, будь то архивные бумаги, невыцветающие красители, музейное оформление, всё равно цифровой отпечаток навсегда останется «полиграфией», чем-то искусственным, лишенным эманации фотографируемого. Только фотография, запечатленная в серебре обладает этим свойством.