Я – люблю;
Ты любишь…
Он любит,
Она любит.
Они любят!

Существует ли особенность, местное отличие того, что называется любовью, что представляется как любовь, что ищется, что ждется, на что надеются? Четверть земной суши, как и остальные три четверти, использует слово любовь для обозначения близких отношений, взаимоотношений, желаний, страстей и веры. В то, что любовь возможна, верит в России каждая обитательница общежития, и каждый художник признается новой картине в вечной любви.

В нашей стране любовь успела побыть «классовым» чувством, «отягощенным» моралью и понятиями чести, народным блудом и высокоинтеллектуальным порно эстетов «серебряного века», она была и архетипическим устремлением к Родине (матери) и Вождю (отцу), и – вспомните шок от Генри Миллера в 1980-х – надолго забытым и заново открытым порывом «нижних» энергий, открытым, откровенным прорывом либидо. «В СССР секса нет!» было девизом последнего оплота пуританства, искреннего, как самопожертвование во имя страны у бегущих на амбразуры вражеских дотов. Девиз тех, что рожали детей из чувства долга, был вскоре сметен потоком маленьких Вер и новой фотографии. Среди последней были и рекламно-завлекательные картинки Playboy и документальная фотография, в начале 1990-х называвшаяся «чернухой».

Документальная фотография начала развиваться еще в 1970-х и долгие годы была закрытой субкультурой, столь непривычной для России, что ее время пришло только в 1990-х. Ляля Кузнецова, Александр Лапин, Валерий Щеколдин, Владимир Семин, Николай Бахарев. Все они работают с действительностью, проникая, погружаясь, ощущая и передавая свое знание. Имя Бахарева среди них на своем месте и все-таки инородно. Он снимает реальность, снимает портреты людей, которых не выбирает. Его выбирают – заказчики, его выбирает сама жизнь – сталкивая с людьми, заставляет с ними работать. Но он ставит свои портреты, так, как ставили в ателье начала ХХ века: поверните голову, возьмитесь за руки, улыбнитесь, смотрите в кадр. Бахарев выстраивает модели в те композиции, «заказывает» им те жесты, которые они не сделали бы без его наущения, но в этих позах, в этих поворотах он достигает устрашающей достоверности их внутреннего облика.

Бахарев, наверное, единственный, кто осмелился подойти вплотную к модели, нарушить табу на вторжение во внутренний мир, насыщенный и пропитанный снами, желаниями, мечтами. Все они – из над-реальности и, одновременно, порождение личного опыта, порождение быта. Про Бахарева принято говорить, что он эротичен. Но не правы будут те, кто его изображения примут за посконную эротику. Он слишком интеллектуален, слишком искусен и отстранен, чтобы «слиться в экстазе» с представлениями своих моделей о красоте и любви. Бахарев амбивалентен: он, как Диоген в бочке, уверен, что он – выразитель народа, среди которого живет, но он созерцает, он абсорбирует, он синтезирует представления своего окружения, процессом осмысления отделяясь от окружающих. Его фотографии можно принять за игру в лубок: вот так окружение фотографа представляет себе отношения между людьми, красивый быт, любовь, морковь и проч. Но бахаревским «картинкам» не подобрать аналога среди существующих изображений. В России нет такого кино, как Бахарев, нигде нет такого откровенного, до распахивания собственного подсознания, театра, пожалуй, только Вампилов. Бахарев визуализирует представления своих героев. Работая со своими моделями = играя с ними в съемку у фотографа, Бахарев открывает их скрытые желания. Desire, сдерживаемое наяву, прорывается как Obsession, захватывает бахаревских героев, подчиняя их себе, вырывая из пут привычного представления о морали, социальных ролях, масках. Разрушается само представление о фотографии как искусстве фиксирования внешнего: исчезает портрет «долженствующего» выражения лица, взгляды становятся более откровенными, чем жесты.

Бахарев уже не одно десятилетие «для прокорма» летом работает пляжным фотографом. Его герои хотят сняться на память - он их снимает. Пляж для Бахарева стал идеальным пространством откровенности снимаемых героев. Они почти обнажены, но обнаженность для них логична и функциональна; никто из них не видит себя со стороны, не чувствует себя пребывающем на Страшном Суде, в момент абсолютной достоверности, данной и преподанной вне сферы стыда. Это знает только фотограф. Наблюдатель. В результате, цикл пляжных портретов «Отношения» становится более откровенным, чем игры моделей в «Диванчик» (почувствуйте себя героиней журнала), чем «Развлечения», где люди занимаются любовью обыденно и невзрачно. Хотя и с обычным для Бахарева пластическим совершенством.

В общении с моделями фотограф апеллирует к естественному желанию выставляться, демонстрировать себя, наподобие инстинкта украшения в период любовных игр в животном мире. Ничто человеческое и ничто естественное не чуждо и не стыдно ни моделям, ни самому фотографу. Человек естественный – чудо, которому поклонялись французские натуралисты осьмнадцатого столетия, – оказался раскрытым в наших современниках фотографом Бахаревым. Открытие удивительное, жестокое в своей естественности, вызывающее даже протест. Но точность этого открытия и его неизбежность (как неизбежна всякая правда) заставляет принять его. Делает ли это Бахаревских героев менее прекрасными?