Вещественаая режиссура

Красная лакированная поверхность пианино с трафаретно выведенным названием «Москва». Растянувшаяся на весь кадр ухмылка черно-белых клавиш. При чуть более долгом рассмотрении проявляются царапины, выщерблины, потертости краски и прочие улики насыщенной жизни инструмента. Эту свою работу, помещенную на обложку каталога выставки, американский фотограф Эндрю Мур, 4 года снимавший в России и на территории бывшего СССР, не считает самой характерной. Простая композиция, агрессия одного цвета, отсутствие внутреннего движения, дефицит деталей и лобовая символика — не его вариант запечатления особенностей местной культуры. Впрочем, собственный фирменный стиль Мура от посетителей, конечно, не ускользнет. Объединенные на одной выставке в Московском центре искусства три серии фотографий — «Куба», «Вьетнам» и «Россия» — выдают изобретательный, чувствительный к подробностям и заметно заинтересованный взгляд внешнего наблюдателя.

В Москву Эндрю Мура привезла студия M.A.C. (это его первая выставка в России). До этого Мур приезжал сюда самовольно, и в итоге даже издал книгу своих российско-советских фотографий. Советских — не потому, что сделаны они были в эпоху Союза, а потому, что особенное вдохновение у Мура вызывают сохранившиеся (довольно многочисленные) свидетельства советского образа жизни, следы государственного притязания на частную жизнь и поблекшие со временем, но от этого ставшие, пожалуй, еще более фактурными, символы имперской роскоши и неограниченного величия. На пресс-конференции фотограф с увлечением рассказал, что интерес к коммунистическому режиму связан с детством. Дома у него были установлены жесткие домашние правила, и даже действовала домашняя полиция. Поэтому на эмоциональном уровне он отлично понимает природу несвободы. С 2000 по 2004 он побывал во многих городах. На выставке есть снимки из Петербурга, Иркутска, Улан-Удэ, Ялты, Соловков и других мест, честно говоря, не слишком экзотических даже для иностранных туристов.

Но Мур каким-то чудом проникал в скульптурные мастерские, еще не открывшиеся после реконструкции театры, на институтские занятия по живописи, в технические помещения Мариинки, словом, туда, куда далеко не всегда ступала нога аборигена и жителя с официальной пропиской. В роли чуда обычно выступали российские друзья Мура, которым приходилось прикидываться фотографами, а Мура выдавать за своего неразговорчивого ассистента. Но одной ловкостью проводников тут сложно объяснить эффект, производимый фотографиями. На них никакой охоты за экзотикой, никаких туристических ракурсов, никаких политических спекуляций, сплошное торжество повседневности, безвкусной, абсурдной и невероятно прекрасной. Комната с огромным потолком заставлена шкафами с белыми балетными платьями. В тиражированном виде, кажется, они теряют не только в воздушности, но и в белизне, и выглядят спецодеждой необычного фасона. На стенках шкафов наклеены выдранные из тетради листы со списками фамилий, где-то на верхней полке оставлена пожелтевшая раскрытая газета. Можно разобрать один из давно просроченных заголовков: «Ванкувер и референдум». Платья, объявления и газета — это вещи, из каких-то совершенно не связанных между собой миров. Но Мур находит точные координаты пересечения: волшебный мир высокого искусства, бытовые и бюрократические заботы и политические разборки становятся декорациями для одного и того же спектакля. На момент съемки в нем нет артистов, но все реплики распределены между вещами, и узнать от них удается довольно многое.

«Зеленые грузовики» — название другой работы Мура. На заднем плане купола церквей и бледное истощенное небо. На переднем — покосившийся деревянный забор с железной сеткой, а за ним военные грузовики с радарами и вышки. Но ситуация, как это часто бывает на фотографиях Мура, не просто очевидно и как-то по-простому парадоксальна, но еще и символична: и грузовики, и монастырь находятся на Соловках. Трагически историческое место выражает себя в столкновении двух институтов — войны и церкви, двух коммуникационных пространств — уничтожения и молитвы, двух образах человека — воина и священника. И снова — самого человека на снимке нет, но именно он является главным действующим лицом и точкой средоточия разнонаправленных возможностей существования.

Одна из немногих фотографий, на которых у Мура присутствует человек — «Натурщица», сделанная в питерском институте живописи, скульптуры и архитектуры им. Репина. Немолодая женщина на фоне развешенных тряпок и рядом с красной кастрюлей сидит на столе. Рядом повернутые к стене картины, выглядывающий из-за фанеры рукав поношенной дубленки, отставленная на стуле дамская сумка, полиэтиленовый пакет. Трогательная нищета мелочей и умиротворенный взгляд героини создают неожиданно композиционное совершенство.

Вообще-то, в Нью-Йорке Мур занимается фотографией архитектурных зданий. «Архитектура интересует меня как символ, способный показать историю страны и изменения вещей», — сказал он на пресс-конференции. Ни на одной его работе действительно нет отчетливого интереса к архитектурным формам. На фотографиях, сделанных во Вьетнаме или на Кубе, появляется, скорее, антиархитектура — интересные постройки, трансформированные и хорошенько обжитые людьми или наоборот, похожие на явления природы, а не продукты сознательной деятельности человека. Внутри причудливой оконной арки протянута веревка, и сушится белье, посеревший предвечерний город напоминает огромные валуны на берегу моря.

Один из любимых архитектурных объектов Мура — театральное здание. Правда, фотограф выбирает особое время — еще не работающий театр (как в Иркутской опере, где стулья покрыты полиэтиленом, а позолоту на потолке вот-вот закончат наносить) или уже разрушенный (как в Улан-Удэ, где из дыры на потолке льется на разбросанные по полу доски совершенно божественный луч света). А в Гаване Муру удалось отыскать стоянку велосипедов, расположенную в заброшенном театре с почерневшими и облупившимися балконами и довольно жутко выглядящей раскрошенной сценой. Похоже, интерес к театру у фотографа совершенно не случаен. Он отражает его взгляд на вещи. Ведь что обычно попадает к нему в объектив? Кресла, из которых торчит набивка, начавшие осыпаться стены, грязные заколоченные окна и все те предметы, которые, не перестав быть собой, уже являются немного руинами. Ход времени Мур схватывает через состояние вещественности, и это всегда тот момент, когда жизнь становится чуть-чуть похожа на спектакль. Фотографии Мура фиксируют ту почти незаметную для глаза границу, когда вещи перестают быть вещами для других и становятся вещами в себе.

Красное пианино, в этом смысле, довольно типичная его работа. Оно было сфотографировано в «Артеке», и бог знает сколько пионерских песен звонкими голосами было за ним спето. Представляете: лагерь «Артек», пианино «Москва», бьющий в глаза красный свет и смутные воспоминания о сотнях песнях про любимую родину? По-моему, лучшего моноспектакля про Россию и не придумать.

27.09 — 21.10.2007 Московский центр искусства, улица Неглинная, 14