Новая книга исследует развитие Гордона Паркса в течение формирующего десятилетия перед тем, как он стал первым темнокожим штатным фотографом журнала «Лайф».
В начале 1940-х, Гордон Паркс был фотографом моды и портретистом, самоучкой, документировавшим также повседневную жизнь в городах Сен-Пол и Чикаго. К концу этого десятилетия он работал для журнала «Лайф» (Life). Его журнальная карьера изучена очень хорошо, и по рассказам очевидцев, и по собственным интервью фотографа, а это важнейшее, формирующее десятилетие осталось вне фокуса внимания.
Новая книга, «Гордон Паркс: Новая Волна, Ранние Работы 1940-1950» (“Gordon Parks:The New Tide, Early Work 1940-1950,”), опубликованная совместно Национальной Художественной Галереей, Фондом Гордона Паркса и издательством Steidl, изучает эту трансформацию фотографа. Её выход приурочен к экспозиции, составленной Филипом Брукманом (Philip Brookman), который одновременно и автор книги. Издание включает в себя не публиковавшиеся ранее фотографии, а также дополнительное эссе, написанные Сарой Льюис (Sarah Lewis), Деборой Уиллис (Deborah Willis), Ричардом Пауэллом (Richard J. Powell) и Морисом Бергером (Maurice Berger), который ведёт колонку «Race Stories» в «Ленс» (Lens).
Госпожа Уиллис, известный фотограф, автор и заведующий кафедрой Фотографии и Обработки Изображений Школы Искусств Тиш (Тисской) в Нью-Йоркском Университете, хорошо знала мистера Паркса. Она говорила о нём с Джеймсом Эстрином, и мы публикуем эту беседу, слегка сокращённую и отредактированную.
Книга и выставка посвящены работам Гордона, сделанным для Администрации Защиты Ферм, Управления Военной Информацией и Стандарт Ойл, а также его съёмки Чикаго и Сент-Пола в начале 1940-х. Это невероятный рост его как фотографа от 1940 до 1950-го. Каким образом 1940-е сформировали его как фотографа?
То, что Филип Брукман сфокусировался именно на этой декаде, очень впечатляет.
За время писания этого эссе, у меня была возможность вернуться к некоторым работам, которые я знала только поверхностно, и что меня больше всего впечатлило, это его работа фоторедактором журнала «Умная Женщина» (Smart Woman). Он фотографировал моду в Чикаго, конечно и в Сент-Поле тоже, но всегда уделял внимание угнетению темнокожих в это время, и очень интересовался их миграцией с Юга на Средний Запад и Север. Больше всего он интересовался теми, кто жил рядом с ним, на возможности, которые открывались перед теми, кто был образован, занимался творчеством, имел бизнес. Это совсем не та реальность, с которой он имел дело, снимая моду. Так что, этот период сыграл для меня решающую роль для нового знакомства с работами Гордона.
Удивительно, что в это время он делал столько совершенно разных вещей и на таком высоком уровне.
И ещё он чувствовал себя своим в самых разных кругах и знакомясь, и общаясь, и фотографируя. Он умел быть самым разным Американцем. В газете для темнокожих, с которой он сотрудничал в Сен-Поле, он требовал обязательной подписи под фотографиями. Он понимал значение своей подписи под снимками в газете, когда фотографировал модных леди, женщин, желающих стать моделями, студентов колледжа. Он был частью их мечты, мечты о возможности выйти из домашнего круга, расширить свои границы.
Фотографии, сделанные для «Стандарт Ойл», в основном изображают работающих белых людей. Но когда вы смотрите на фото семьи за столом, вы видите, что люди с ним чувствовали себя как дома.
Да, думаю, он умел дать людям это чувство. Наверное, это свойство души.
Как вы с ним познакомились?
Я изучала фотографию в Филадельфийском Колледже Искусств, и поняла, что в книгах по истории нет темнокожих фотографов. Я работала над заметкой для одного из преподавателей и спросила его – «а где же темнокожие фотографы?»
Я вспомнила работы Гордона в «Лайф», которые видела, будучи подростком, и была изумлена, как может его не быть в истории фотографии. Я написала письмо, такое очень студенческое, в котором говорила – «я работаю над статьёй о темнокожих фотографах, и мне бы очень хотелось встретиться с вами и поговорить о вашей работе». Он ответил – «Хорошо, давайте встретимся, приходите». Он жил тогда в районе площади U.N. Plaza. Я пришла, он открыл мне дверь, и знаете – с тех пор наши жизни были так или иначе связаны. До самой его смерти. Последнее интервью я взяла у него примерно за три месяца до смерти. Он пригласил меня поговорить о последней книге, «Голодное сердце» (“Hungry Heart”).
Как вы опишете его?
Великодушный. Да, одно это слово. Он внимательно выслушал меня, и предложил помощь. Он любил свою работу. И как он говорил, никогда не вставал рано. Его можно было навестить не раньше 2 часов дня. Он был аккуратным и дотошным в отношении к стилю одежды.
Он понимал, что оставляет наследие. И факт, что его работы были систематизированы, что он хотел, чтобы его коллекция сохранилась и его история была рассказана – им самим и другими.
Как вы думаете, какова причина этого?
Отсутствие. Он не пропускал ничего из того, что появлялось в журналах, пока работал на железной дороге в 1930 годы. Он понимал, что история Афро-Американцев в терминах общей, «большой» истории – молчит. И он хотел быть уверен, что его история рассказана, с размахом, с разных углов зрения и разных перспектив взгляда. Рассказана с самого начала – от мальчика, выросшего на Среднем Западе, к началу его мечты стать фотографом…. Его жизнь была не простой. И она не была одномерной, как кажется многим, когда речь заходит о коком-то бедном темнокожем в те времена.
Это было время Всемирной Ярмарки в Чикаго в 1933 и 1934, и он переезжал туда и сюда вместе с молодой семьёй. Этот опыт, конечно, оставил на нём отпечаток, особенно когда он начал посещать Институт Искусств, смотреть экспозиции и примерять принципы «создания произведений искусства» к себе и к своим работам.
Его жизнь была подробно изучена – рассказана им самим в трёх книгах воспоминаний, а в последние несколько лет исследователей было много. Как вы думаете, есть ли что-то важное для понимания его личности, что обычно остаётся за кадром?
Я поняла, что он всегда смотрел на красоту, видел её. Но не в смысле сентиментальной «красивости».
Он понимал красоту жизни, красоту в жизни. И я думаю, это именно то, что он искал всей своей работой, красоту в таком простом смысле. И именно об этом люди редко думают и говорят.
Это интересно, и это лежит вне моды.
Да, именно вне моды. Это такая разновидность внутренней жизни, путь, которым он понимал мир, и который мы должны вернуть. Когда я смотрю на эти фотографии, я вижу Гордона – великодушного человека. Я вижу тот обмен энергией, который происходил, когда он был в кругу этой сидящей за столом семьи, или с ковбоями у магазина. Он не давал каким-то барьерам отделить его от людей, он был полностью с ними.
Но что меня больше всего очаровывает – это как они спокойны в его присутствии. Это видно на фото.
Я бы на самом деле хотела подсесть за этот стол и послушать, о чём они говорят.
Это, конечно, часть его таланта.
И это такой талант-расслабление. Это не делалось с усилием. Что-то похожее на чтение – понимание людей. Он понимал их по настоящему. Мне всё время кажется, что он с нами в каком-то смысле. Я очень счастлива, что он основал свой фонд, и понял, что его работы могут открыть новое прочтение фотографии для следующего поколения фотографов.
Каковы были отношения Гордона с Лэнгстоном Хьюзом?
Он был включён в круг Гарлемских литераторов, и сотрудничал с Лэнгстоном, когда тот приехал в Чикаго представлять свою пьесу «Шекспир в Гарлеме». Они встретились на репетиции и сделали много фотографий, пока Лангстон был в Чикаго. Они были сильно связаны, и отношения были дружеские и весёлые. Гордон также близко общался с Ричардом Райтом и Ральфом Эллисоном.
И я вижу его глубокую включённость в процесс, не просто как некто фотографирующий, но как человек, ставший частью происходящего.
И вы видите чувство театрального в его работе. То, как Гордон сделал фотоисторию к «Человеку-Невидимке» – не только репортаж, но глубокое включение в происходящее. Он вчитывался в текст, вдумывался в него. Также он прекрасно понимал реквизит. Именно поэтому он мог легко перейти к съёмке фильмов.
Есть ли что-то ещё, что вам кажется ключевым в понимании Гордона – фотографа и человека?
Ну, он понимал цену своим работам. Именно поэтому он всегда требовал подписи. И я думаю, он хорошо понимал разницу в жизни темнокожих в Чикаго и в Сент-Поле.
Он всегда понимал, что есть что. А большинство людей не понимают этого. Они думают «внутри момента». А Гордон охватывал общую картину.
Перевод с английского Александра Курловича
