Своей внешностью Дэвид Линч напоминает мне Гете с известного портрета, выполненного Джозефом Стилером в 1828 году для Людвига Баварского. Это было то время когда поэтом создавалась глава «Вальпургиева ночь». Конечно у Гёте не такие густые волосы, но взгляд и профиль кажется заставляют поверить в теорию реинкарнаций, что, впрочем, для исповедующего теософию Линча вполне приемлемо.

Линч словно погружен в написание своего «Фауста» и дилемма выбора, которая возникает у легендарного алхимика, кажется, стоит и перед ним.

Подписал ли он кровью свой договор?

Любой автор всегда расписывается из вены, если разговор идет о подлинной ценности.

Линч в этом случае лучший образец для демонстрации.

Он входит в зал в черном бархатистом пальто. Пальто сильно напоминает великоватый фрак. Верхняя пуговица белой простецкой рубашки нарочито застегнута. Никакой белой бабочки. Волосы зачесаны назад, как и сто лет назад.

Это Линч.

Вокруг, то тут, то там, мрачноватые секьюрити, словно из какого-то линчевского эпизода, связанного с темой произвола администрации.

Его выставка открылась в Фонде Екатерины, в рамках Московского Международного фестиваля «Мода и стиль в фотографии 2009», при содействии Фонда Cartier, Париж.

Выставка стильная и отражающая мастера с ног до головы. Но по правде говоря, сам Линч являет собой гораздо большую экспозицию, чем вся эта выставка.

Художественное генерируется им как будто неосознанно, а может художественное — плодовитая, ветвящаяся легенда, сопровождающая образ режиссера и художника, как тот самый карлик из закулисья множества его фильмов.

Задумчивость Линча кажется обеспокоенностью, взгляд — словно выхватывает кого-то в толпе, кого мы по очевидным причинам не видим: что поделаешь — в массе своей мы далеки от его трансцендентальной медитации. (Хотя я своё «я» из этого коллективного «мы» исключаю).

То, что я вижу, будоражит меня. Автор умело посылает сигнал беспокойства, переходящее в сильное волнение. Это особая экзистенция. Настолько тонкая и настолько горячая, что и вправду может быть психоатмосферой.

«The Air is on Fire» — так называется выставка. Устроители перевели его как «Аура страсти», но мне кажется что «Воздух страсти» ближе к событию, к огню, который, конечно подразумевается, и который понимается Линчем как свойство живой натуры. Достаточно вспомнить «Шоссе в никуда», где образ горящего дома преследует героев-двойников.

Пылающая страсть — действенное состояние и на фотографиях, и на картинах, которые здесь тоже есть. Последние весьма эффекты, но скажу откровенно, что мне они сразу же напомнили холсты Фрэнсиса Бэкона. Английский классик 20 века сделал динамическую нечеткость своим самым узнаваемым авторским знаком, присвоив его раз и навсегда.

Это не упек Линчу, а скорее выявление его генетического родства. Разбираясь в чаще его образов я подхожу к серии — «Деформированная обнаженная натура». Передо мной подборка весьма старых чужих черно-белых эротических фотографий, с 1840 × 1940 год, которые мастер препарирует с помощью цифровых возможностей. Оцифровывается глубокое, потаенное, укрытое под вуалью эпохи. Полученное обновление приобретает агрессивный контекст и прорабатывается до полного превращения в гравюру.

На пресс-конференции Линч был насторожен и выглядел устало. Но мне было лестно, как весьма серьезно он отвечал на мой вопрос: каково место мистики и вашем творчестве. (Ответ).

Мне близки и его жанры и эстетические предпочтения и, грешным делом, я считаю, что приехал он в Москву ради небольшой кучки людей, к которым принадлежу и я.

В этом что-то было. Под «что-то» я понимаю загадку, отгадка которой возможно только в рамках «air is on fire».