Евгений Марочкин – подводный фотограф и путешественник, чья практика выходит далеко за рамки создания туристических открыток. Обладая обширным опытом погружений как в комфортных тропических, так и в экстремальных холодных водах, он последовательно исследует границы жанра.
Евгений – постоянный автор специализированного издания «Предельная глубина» и участник Moscow Dive Show, где он представил персональную экспозицию «Крупные обитатели». В его портфолио документация подводных ландшафтов от Мальдив до Ладожского озера соседствует с глубоким переосмыслением самого отечественного дайвинга. Марочкин представляет редкую позицию автора, соединяющего навыки путешественника-документалиста с рефлексией о том, как именно мы видим и репрезентуем подводный мир.
В этом интервью мы говорим о том, как меняется фотографический язык при смене географии, в чем заключается визуальная драматургия мутной воды и способен ли снимок стать формой исторического высказывания.
– Подводная фотография существует в парадоксальном пространстве между научной фиксацией и эстетическим высказыванием. Когда вы опускаетесь под воду с камерой, что является вашим первичным импульсом – стремление задокументировать увиденное или желание создать визуальное высказывание об увиденном? Где для вас проходит граница между этими двумя интенциями?
– Как-то журналист спросил Марчелло Мастроянни: «Что вы хотели сказать фильмом "8½"?» Мастроянни ответил: «Если бы я умел выражать свои чувства словами, то написал бы книгу…» Лично я разницы между документалистикой и визуальным высказыванием об увиденном не вижу. Однако и репортаж должен быть красивым. Под водой столько необычного и прекрасного, что грех не поделиться этим с людьми.
– В вашей экспозиции «Крупные обитатели» вы работаете с масштабом как концептуальной категорией. Что именно вас привлекает в крупных морских существах – их телесность, их инаковость по отношению к человеческому опыту или сама невозможность их полного визуального охвата в кадре?
– О да! Крупные животные – что сухопутные, что морские… И особенно морские – с трудом помещаются в голове зрителя. Их телесность наполнена энергией, которую сложно не почувствовать. И вы правы: эти энергии нам, людям, совершенно непривычны. А вот что касается кадра – современные оптические устройства легко вмещают огромных животных. С другой стороны, на плоской картинке воспринять размер такого зверя не всегда удаётся, и именно поэтому крупноформатная печать возвращает ощущение масштаба «модели».
– Фотографический медиум неизбежно «одомашнивает» дикую природу, превращая её в культурный объект. Как вы работаете с этим напряжением? Возможно ли, снимая акулу или ската, сохранить их онтологическую чуждость человеческому взгляду, не превратив их в экзотический аттракцион?
– Истории (нарративы), создаваемые нашим сознанием, сугубо индивидуальны. Я вижу красоту и совершенство тела божьего создания и совершенно не в силах предсказать, какую историю этот образ поднимет в воображении зрителя. Расхожее убеждение о «тупом» взгляде акул превращается в прах, когда ты сам смотришь ей в глаза… ну, обычно только в один.
География погружений как интеллектуальный проект
– Ваши тексты в «Предельной глубине» описывают драматичный сдвиг – от привычки к «комфортным» тропическим морям к освоению «суровых патриотических реалий» Ладоги. Это не просто смена локации, но переосмысление самой идеи подводного пространства. Как изменился ваш фотографический язык, когда объектом съёмки стали не пёстрые коралловые рифы, а затонувшие советские суда в мутной воде?
– Вы точно подметили сдвиг… И это именно сдвиг восприятия, а не географии. В какой-то момент мы взрослеем, и хочется не только конфет, но и борща. А если серьёзно, то в отечественных водоёмах драматических сюжетов столько, что хватит на поколения фотографов. Вернёмся к восприятию красоты – она бывает совершенно разной… не хуже, не лучше. Просто другой. Снять целиком затонувшие на Ладоге суда – пожалуй, нереально, однако суровые детали и фрагменты побуждают фантазию дорисовать и раскрасить увиденное.
– Ладожское озеро в вашем описании предстает как пространство мистического, почти медитативного опыта – «место для подзарядки внутреннего аккумулятора». При этом видимость там составляет три метра, а температура воды – 6 градусов. Что именно делает это визуально скудное пространство фотографически значимым? В чём его скрытая визуальная драматургия?
– Как я уже упоминал, именно недосказанность и фрагментарность создают эту драматургию. Когда видишь лишь часть объекта, мозг начинает активную работу, достраивая образ. Это и есть та самая мистика места.
– Затонувшие объекты – баржи XIX века, подводные лодки, финские пароходы – это материальные свидетельства исторических катастроф и забытых нарративов. Как подводная фотография работает с памятью? Способен ли фотографический образ затонувшего судна стать формой исторического высказывания?
– Разумеется, да – особенно при условии дополнения картинки комментариями и пояснениями экспертов-историков. Фотография становится документом, мостом в прошлое.
Медиум и его ограничения
– Подводная фотография технически детерминирована куда сильнее, чем наземная: давление, освещение, мутность воды, ограниченное время погружения. Как эти жёсткие рамки влияют на вашу визуальную стратегию? Воспринимаете ли вы их как препятствие или как продуктивное ограничение, формирующее специфику подводного взгляда?
– В наступившую эпоху «мобилографии» подводные операторы похожи на героев стимпанк-фэнтези со своими аппаратами для получения изображений. Разумеется, вода накладывает ограничения: к функционалу фотографа нужно добавить навыки превосходного дайвера. Особенности среды добавляют изюминку в получаемые изображения; иногда, правда, эти особенности досаждают, как блюдо, в котором слишком много специй.
– В эпоху, когда подводные дроны и удалённые камеры позволяют снимать без физического присутствия фотографа, телесность погружения становится выбором. Насколько принципиально для вас находиться там, в воде, рядом с объектом съёмки? Что теряется, когда между фотографом и снимаемым миром нет среды, сопротивления воды, риска?
– Так мы рискуем перейти к обсуждению изображений, созданных ИИ. Однако подводные дроны скорее используют для снижения рисков профессионалов-водолазов, а не как творческий инструмент. То, что удалось Михаилу Коростелеву с бегемотами — несмотря на наличие дронов, — никто пока не повторил! Личное присутствие даёт энергию кадру.
– Вы пишете о том, что в мутной воде Ладоги приходится «лететь по приборам, как при ночном погружении». Фотография в таких условиях становится почти слепым жестом. Как это меняет отношения между намерением и результатом? Возрастает ли роль случайности, интуиции?
– Ладога – не единственное место с ограниченной видимостью. И в океане случаются моменты с потерей видимости. Требования к дайверским навыкам в таких условиях однозначно выше. Элементы случайности в подводной съёмке присутствуют всегда – всё-таки мы не в студии. Интуиция и, определённо, удача помогают получить лучший кадр.
Визуальная этика и экология взгляда
– Подводная фотография неотделима от дискуссии об экологии океанов. Ваши изображения крупных морских обитателей – это свидетельства хрупкости или манифестации силы? Видите ли вы свою работу как форму экологического активизма, или эстетическое измерение вашей практики существует автономно от политических вопросов?
– Уязвимость человеческого тела является отличным контрастом для мощи крупных морских животных. Политика, вмешиваясь в искусство, убивает его. Я придерживаюсь взгляда Достоевского о том, что «красота спасёт мир». Защита природы не должна смешиваться с политикой. Политики приходят и уходят, а киты и акулы остаются… пока остаются.
– В вашем тексте о Ладоге вы упоминаете, что для новичков «после этого дайвинг в тёплых морях — лёгкая необременительная прогулка». Иными словами, сложность формирует ценность опыта. Применимо ли это к фотографическому результату? Делает ли трудность получения снимка его эстетически или концептуально более значимым?
Нет. Однозначно нет. Зрителю неочевидна сложность этого опыта, ему важен только результат.
Подводная фотография в контексте современного визуального режима
– Мы живём в эпоху тотальной визуализации – каждый может снять подводное видео на экшн-камеру и выложить в социальные сети. Как в этих условиях подводный фотограф удерживает авторское высказывание? Что отличает вашу работу от массового туристического образа?
Все мы разные, несмотря на то что ходим на двух ногах. Я не гонюсь за массовым образом. Бывало, что коллеги-фотографы, отсматривая кадры после дайв-сафари, задают вопрос: «А ты точно сейчас с нами вместе нырял?» Это и есть авторский взгляд.
– Подводный мир часто репрезентируется через клише: яркие краски тропических рифов, драматичные встречи с хищниками, романтизация опасности. Какие визуальные стереотипы вы сознательно избегаете в своей работе? Существуют ли темы или объекты в подводной фотографии, которые вас интересуют именно потому, что они не вписываются в конвенциональные ожидания?
– Обычно люди считают акул людоедами… Также часто мне задают вопрос, не страшно ли находиться рядом с китами или кашалотами. Разумеется, волнительно. И это не страх. Дикие животные требуют уважительного к себе отношения и соблюдения их личных границ. Я стараюсь показать их не монстрами, а личностями.
– В России подводная фотография остаётся нишевым жанром, в отличие от Запада, где существует развитая институциональная инфраструктура — от специализированных журналов до музейных коллекций. Как вы позиционируете свою практику в этом контексте культурного дефицита? Ощущаете ли вы необходимость создавать собственный дискурс подводной фотографии в отсутствие готовых институциональных рамок?
– Эта необходимость существует, и я работаю над реализацией подобного проекта.
– Заключительный вопрос: если бы вам предложили создать не выставку отдельных снимков, а масштабный визуальный проект – серию, инсталляцию, мультимедийное высказывание о подводном мире, – какую идею или тему вы бы исследовали? Что остаётся за рамками отдельной фотографии, но может быть высказано более сложным художественным жестом?
– Тема красоты – вечна и неисчерпаема. Серия изображений действительно может пробудить более сложные нарративы, нежели один снимок.
Увидеть работы Евгения Марочкина и пообщаться с ним лично можно будет на выставке Moscow Dive Show 2026, которая пройдёт с 19 по 22 февраля в Гостином дворе
