Когда Евгений Доманов впервые поднялся на сцену иркутского театра с камерой, он понял: зрительский зал со стороны рампы — это совершенно другая вселенная. Теперь, после третьей подряд победы на International Photography Awards, фотограф чувствует себя актером перед невидимой аудиторией. В эксклюзивном интервью Photographer.ru основатель ресурса Андрей Безукладников говорил с Домановым о серии «Театры мира», культурной дипломатии через объектив и том, почему виртуализация театра делает архитектурную фотографию еще более ценной.
Концептуальное ядро творчества
– В серии «Театры мира» вы объединили архитектурные портреты театров России и Кубы. Что лежит в основе этого кросс-культурного высказывания?
– Знаете, когда я впервые увидел театр в городе Сьенфуэгос, на Кубе, меня поразило не различие с российскими театрами, а удивительное сходство. И дело не в архитектурных стилях — они как раз разные. Дело в том, что театр везде остается театром. Это место, где люди собираются, чтобы вместе переживать истории, смеяться и плакать.
Я понял, что театральное пространство — это своего рода универсальный язык. Неважно, строили его в морозном Иркутске или под карибским солнцем — принцип один: сцена, зрительный зал, и эта невидимая магия, которая их связывает. Мне было интересно показать, что при всех культурных различиях, у нас больше общего, чем кажется.
– Вы говорите о театре как о «храме искусства». Насколько сознательно вы выстраиваете диалог между сакральной архитектурой и архитектурой культурной?
– Это очень точное наблюдение. Когда входишь в пустой театральный зал, действительно чувствуешь что-то священное. Та же тишина, то же благоговение, что и в храме. И архитектурно многие театры строились по канонам храмовой архитектуры — высокие своды, торжественные колонны, игра света.
Но есть важное различие: храм соединяет человека с божественным, а театр — с человеческим. Моя фотография не разрушает эту сакральность, а скорее переводит ее из религиозной плоскости в культурную. Я показываю, что искусство тоже может быть священным — не в мистическом смысле, а в смысле важности для человеческой души.
– Трехкратная победа на IPA — это формирование авторского канона. Как вы рефлексируете эту ситуацию?
– Честно говоря, это одновременно вдохновляет и пугает. С одной стороны, приятно осознавать, что твое видение находит отклик у международного жюри. Но с другой — появляется ответственность. Теперь люди ждут от меня определенного уровня, определенного подхода.
Я не считаю, что создаю новые правила жанра — скорее продолжаю традицию, заложенную великими мастерами архитектурной фотографии. Моя задача — не революционизировать жанр, а показать, что в нем еще много неисследованного. Каждый театр — это отдельная вселенная, и я просто пытаюсь эти вселенные фотографировать честно.
Фотография как язык и медиум
– Как вы управляете переходом от документации к трансценденции?
– Для меня переход от простой документации к чему-то большему начинается с изменения точки зрения — в самом буквальном смысле. Я снимаю театральные залы исключительно со сцены, из того места, которое видят только артисты. Это та самая «скрытая за видимым» реальность.
Зритель привык видеть театр из партера или балкона, всегда в роли наблюдателя. А когда смотришь на зал со сцены, картина полностью меняется. Ряды кресел превращаются в амфитеатр, зрительский зал становится почти соборным пространством. И главное — ты вдруг понимаешь, каково это — стоять перед сотнями людей, чувствовать на себе взгляды из темноты.
Кстати, после победы на конкурсе — я испытываю похожие ощущения. Мне кажется, что я стою один посреди сцены, на мне огромная ответственность, а вокруг — тишина и темнота, и я не знаю, как отреагирует мой зритель.
Этот ракурс магически притягивает людей, потому что показывает запретную территорию. Каждый хотя бы раз в жизни мечтал оказаться на сцене, увидеть мир глазами актера. Моя фотография дает такую возможность — безопасно, без страха провала, просто посмотреть на мир с другой стороны рампы.
Документация превращается в трансценденцию именно в этот момент — когда зритель моих фотографий внутренне переходит из одного состояния в другое, из наблюдателя становится участником.
– Что происходит с театральной иллюзорностью в пустых залах?
– Пустой театр — это как застывшая пауза между вдохом и выдохом. Иллюзия не исчезает, она концентрируется. В пустом зале живут призраки всех спектаклей, которые здесь играли, и предчувствие всех будущих постановок.
Моя фотография не ловит «дух места» — она его освобождает. Убираю людей, декорации, костюмы, и остается чистая архитектурная поэзия. Театр показывает свое истинное лицо — не как машина для развлечений, а как пространство для мечты.
– Как вы позиционируете себя между коммерческой съемкой и art-проектом?
– Я сознательно избегаю коммерческих архитектурных съемок в их классическом понимании. Мне неинтересно делать «красивые картинки» для рекламы. Меня интересует архитектура как культурный феномен, как отражение человеческих потребностей и мечтаний. Я всегда снимаю сам, без ТЗ, только как я чувствую.
В этом смысле каждая моя съемка — это исследование. Я не иллюстрирую архитектуру, я ее интерпретирую. Конечно, технически я использую те же принципы, что и коммерческие фотографы — работу со светом, композицией, перспективой. Но цель совершенно другая: не продать, а понять.
Диалог с контекстом
– Включение кубинского театра — это политический жест или культурологический эксперимент?
– Это было абсолютно неполитическое решение. Просто когда я оказался на Кубе, не мог пройти мимо этого театра. И когда увидел отснятые кадры рядом с российскими театрами, понял — это работает! Пазл сложился. Не как противопоставление двух систем, а как доказательство единства человеческой культуры.
Механизм культурного перевода в фотографии удивительно прост: хорошая фотография говорит на универсальном языке эмоций и эстетики. Неважно, знаете ли вы историю конкретного театра или города — красота архитектуры и поэзия пространства понятны всем.
Насколько личная привязанность влияет на способ видения архитектуры? Иркутский театр им. Охлопкова — это действительно особая история. Я вырос рядом с этим зданием, и оно буквально сформировало мое понимание того, как должен выглядеть театр. Когда снимаешь «родную» архитектуру, работаешь не только глазами, но и памятью, детскими впечатлениями.
Знаете, мне история со съемкой иркутского театра напоминает сюжет из сказок, когда человек объехал полмира в поисках счастья, а обрел его только дома. Я много путешествовал, в поисках самой интересной театральной сцены, а нашел ее у себя дома, в родном городе. Для меня «портрет» иркутского драмтеатра — является жемчужиной этого проекта. Именно благодаря ему, моя серия сложилась.
– Видите ли вы в современной театральной архитектуре отражение новых социальных структур?
– Современные театры стали более демократичными — исчезли царские ложи, партер и галерка уравнялись в правах. Но появились новые разделения: VIP-зоны, спонсорские места. Социальные иерархии никуда не делись, просто стали менее очевидными.
Фотографически это очень интересно: современная театральная архитектура пытается создать иллюзию равенства, но если знаешь, куда смотреть, видишь все те же старые принципы — кто сидит ближе к сцене, у кого лучший обзор, чье место комфортнее. Архитектура всегда честнее деклараций.
Творческий процесс и эволюция
– Какие нефотографические источники формируют ваш концептуальный аппарат?
– Я постоянный зритель театров — хожу на спектакли, концерты классической музыки. Для меня сценический свет — это настоящая магия. Когда видишь, как один прожектор может полностью изменить восприятие пространства, как свет превращает обычную декорацию в нечто мистическое — понимаешь, что такое же может делать и фотография. Но самое важное — я учусь у архитекторов. Это принципиальная позиция: я стараюсь снимать здание так, как его задумывал создатель, а не по принципу «я художник, я так вижу». Мне важнее понять изначальную идею архитектора — какие эмоции он хотел вызвать, как планировал использовать свет, пространство, пропорции.
– Как анализируете эволюцию своего видения?
– В начале я снимал театры как любые другие здания — фиксировал форму, фактуру, детали. Постепенно понял, что театральная архитектура требует особого подхода. Она создана не просто для функции, а для эмоции.
Сейчас я работаю скорее как режиссер — выстраиваю кадр так, чтобы зритель почувствовал характер пространства. Техника стала более сложной, но цель — проще: показать душу здания. Возможно, следующий этап — научиться показывать не только душу театра, но и души людей, которые в нем работают и мечтают. Уже думаю на эту тему...
– Какая география интересует вас в продолжении серии?
– Мечтаю снять Ла Скала в Милане и Оперу Гарнье в Париже — это же мекка оперного искусства. Интересны японские театры с их совершенно другой философией пространства. И обязательно хочу поработать с древними амфитеатрами — в Греции, в Риме. Там театр зародился, и интересно проследить, как первоначальная идея развивалась архитектурно.
Но не менее интересны современные экспериментальные пространства — театры, которые ломают классическую «итальянскую коробку». Возможно, там рождается будущее театральной архитектуры.
Будущее медиума и роль художника
– Насколько актуальной остается фотографическая фиксация физической архитектуры в эпоху виртуальных театров?
– Пандемия многое изменила — театры активно ушли в онлайн, появились VR-спектакли, иммерсивные постановки. И да, это впечатляет технически. Но знаете, что я заметил? Чем больше театр становится виртуальным, тем ценнее становится настоящее физическое пространство.
Виртуальный театр дает свободу — можно создать любые декорации, любые миры. Но он лишает главного — живого присутствия. А театральная архитектура создана именно для этого присутствия. Для того, чтобы сотни людей собрались в одном пространстве и вместе переживали одну историю.
Моя работа — это не археология уходящей эпохы, а наоборот — фиксация того, что становится еще более ценным. Когда все вокруг виртуализируется, реальная красота архитектуры, настоящий свет, падающий на настоящие стены, физическое ощущение пространства — все это приобретает особую значимость.
Виртуальные театры — это эксперимент, расширение возможностей. Но они не заменят того чувства, когда входишь в старинный театральный зал и понимаешь — здесь играли сотни лет назад, здесь плакали и смеялись тысячи людей. Эту историю, эту энергию пространства невозможно оцифровать. Помните, с приходом кино многие предсказывали конец эпохи театра? Прошло больше сотни лет, а билеты на хорошие спектакли по прежнему не купить.
– Какую роль может играть художественная фотография в поддержании международного культурного диалога?
– Фотография — это универсальный язык. Когда люди видят мои снимки театров из разных стран, они понимают: мы все принадлежим к одной культуре — человеческой. Политики разделяют народы, а искусство их объединяет.
«Культурная дипломатия через искусство» — это не громкие слова, это реальная практика. Каждый раз, когда мои работы участвуют в международных выставках, они работают послами — показывают, что у нас есть общие ценности, общее понимание прекрасного.
Чувствуете ли ответственность за репрезентацию российской фотографической школы? Конечно чувствую, и это большая честь и большая нагрузка одновременно. Российская фотография имеет богатые традиции, и я стараюсь их не опозорить. Но при этом не хочу быть заложником национальных стереотипов.
Моя задача — показать, что российский фотограф может работать на международном уровне, не теряя своей идентичности. Мы можем говорить о универсальных ценностях своим, узнаваемым голосом. И если это получается — значит, культурные границы можно преодолевать, оставаясь самим собой.
Евгений Доманов
Российский арт-фотограф. Воспитанник советской пленочной школы фотографии. Общий стаж в фотографии — с 1990 года, именно тогда открыл свою первую фото лабораторию.
Завоевал более 120 престижных международных наград в сфере искусства. Третий год подряд завоевывает 1 место на конкурсе International Photo Awards — одном из самых престижных фотоконкурсов мира.
Его работы представлены в галереях и частных коллекциях по всему миру.
Снимает на Sony A7R IV, для съемки интерьеров использует оптику Sony 20 mm F 1.8.
