Влада Кузнецова родилась в 1972. В 1997 окончила факультет иностранных языков Казанского государственного педагогического университета.
 В 1993—1999 работала фиксером и переводчиком с фотографами и журналиствами на территории России, в Узбекистане и Чечне. В 1998 работала в США менеджером конкурса Ernst Haas Awards в Maine Photographic Workshops и фоторедактором в журнале TIME, с которым продолжала сотрудничать и в Москве до 2003 года. В 2002—2005 работала фоторедактором журнала «Marie Claire».
С 1996 по 2002 гг. работала российским директором американской НКО Интерфото, организатором фестиваля «Интерфото» и конкурса «Пресс Фото России». В 2005 сделав приложения к журналам Forbes и Newsweek, перешла работать в Glamour.

- В чем состоят обязанности, призвание фоторедактора и чем определяется его профессионализм?

- В обязанности фоторедактора входит поиск адекватного визуального ряда для проекта, в рамках которого он работает, будь то печатное издание, интернет-сайт или что угодно. Он должен оставаться в формате этого проекта. Естественно, глянцевое издание сильно отличается от новостного. Профессиональность фоторедактора заключается в том, чтобы он мог найти все, что бы у него ни попросили, при этом быстро и укладываясь в бюджет. Если фоторедактор не способен найти конкретную фотографию, он должен быть достаточно маневренным, чтобы найти ей замену. Для этого ему нужно быть в очень хорошем контакте с арт-директором или другим человеком, диктующим визуальную структуру издания.
Вилка времени поиска изображения может быть самой разной. Она зависит от организации работы в той структуре, где трудится фоторедактор. Я работаю в ежемесячном издании, и там в начале каждого месяца оглашается рабочий план. На этот план как-то можно опираться и начать делать подборку загодя, но, как показывает практика, все изменения происходят в последнюю неделю, три часа или даже час. Когда вдруг приходит озарение дизайнеру или автору текста, и появляются какие-то детали, о которых ты был ни сном ни духом. И надо срочно найти пять фруктов в обтравку или Мадонну, занимающуюся йогой. Все эти вещи нужно искать в разных алгоритмах и в совершенно разных местах, но в течение полутора часов.

- Много ли в Москве людей, способных удовлетворять этим требованиям?

- Я плохо знаю своих коллег. Не люблю периодику, ленюсь просматривать газеты и журналы, хотя по роду работы должна это делать. Часто бывает, что если мне издание нравится, я не могу сказать, чья это заслуга. Потому что потом, когда я разговариваю с людьми из этого издания, оказывается, что облик издания — плод коллективного труда плюс приобретения из американского аналога. Есть люди, которым я профессионально завидую и хотела бы уметь, как они, но я не знаю никого, кто бы покрывал широкий спектр. Есть люди, которым можно позвонить и спросить, где найти Рушайло в таком-то году и мне скажут фамилию фотографа, который его в таком-то году снимал. Есть люди, хорошо знающие светскую хронику. Но заменить друг друга такие узкие специалисты не в состоянии. Потому что у нас нет специального профессионального образования, а значит человек учится прямо на месте своей работы. И если человек работает в газете, он будет строго знать свою нишу. Очень тяжело людям, которые решают поменять профиль, например, перейти из гламурного издания в новостное. Я вот тоже достаточно узкий человек. И когда мне волею случая приходится заниматься вещами, которыми я давно не занималась, ужас наступает: «Где же я это возьму?!»
Вообще сегодня по большому счету в нашей стране фоторедактор — это снабженец. Идеями блещет главный редактор, арт-директор или дизайнер, а вы просто снабжаете их стройматериалом для их идей.

- Такое положение вещей еще продлится долго?

- Нет. Я в этом смысле настроена оптимистично. Вот Ира Меглинская. У нее больше власти в плане выполнения собственных творческих идей. Она именно придумывает проекты и воплощает их так, как считает нужным. Не знаю, какие у них отношения с арт-директором, но, скорее всего, полное взаимопонимание. И мне кажется, ситуация будет развиваться в эту сторону. На наших костях вырастет поколение настоящих профессиональных фоторедакторов, которым не нужно будет тратить все время на добычу, останутся силы для каких-то серьезных творческих изысканий, и этим людям хватит настойчивости свои изыскания воплотить.

- Есть ли какая-то задумка у вас в столе?

- В прямом смысле задумки в столе нет. Но должна сознаться, что я все-таки партизан. И даже будучи снабженцем, умудряюсь вставить нечто лично от себя. В какой-то степени горжусь тем, что пока работала в «Marie Claire», удалось напечатать 5—6 по-настоящему сильных фоторепортажей людей, которых я действительно очень уважаю. В сентябрьском «Glamour» вышел материал по Беслану, что в принципе было странно. Я прихожу в журнал «Glamour», такой лоснящийся, в котором глубины мысли не ждешь изначально. И вдруг мне говорят: «Влада, нам надо кого-то послать в Беслан». Я посылаю в Беслан Олега Никишина, редактор «Glamour» Игорь Компаниец пишет текст. И потом на каком-то сайте выходит отзыв об этой статье, что в годовщину бесланских событий единственный достойный материал об этом вышел, как ни странно, в журнале «Glamour». Нас там сравнивали с журналом «Веселые картинки», который не подвергался цензуре ЦК КПСС, в связи с чем позволял себе некие свободы. Точно также глянцевые издания: так как их никто всерьез не воспринимает, они могут позволить себе что-то серьезное, потому что никто не ждет от них подвоха.
Меня иногда спрашивают: есть ли в России журнал, в котором мне хотелось бы работать. Могу ответить, что, по крайней мере, есть журналы, чьи тенденции мне очень близки. По тематике мне было бы безумно интересно работать в «National Geographiс». Если бы «National Geographiс Россия» составлял свою личную программу, мне это было бы безумно интересно. Или вот у «The New York Times Magazine» репутация журнала, который может себе позволить сильные репортажи, с разворотами, смелые. Это тоже очень интересно. В газетном бизнесе в смысле визуального ряда, на мой взгляд, вообще ничего интересного не происходит.

- Но также было всегда. Изданий, в которых хочется работать, всегда немного и в своей золотой поре они существуют недолго.

- Да, наверное, но может быть я старею и мне кажется, что вот раньше… Когда появился журнал «Столица», я испытала щенячий восторг. Ко мне он попал по ошибке — кто-то из соседей на него подписался, а приносили его мне. Я внаглую его не отдавала. Когда появился «Большой город», поначалу читала его от и до. Но именно скорее читала. Хотя там были замечательные иллюстрации. К фоторяду у меня было больше вопросов, но он был в жанре, в формате, что всегда самое главное. Если вы работаете в журнале «Тара и упаковка», вы должны соответствовать формату журнала «Тара и упаковка».

- Какова цель использования изображения в современных российских СМИ?

- Если вы про что-нибудь типа программирования мозгов с помощью СМИ, я бы не стала усложнять. Цель использования фотоизображения — подкрепить то, что написано, тем, что изображено. Просто усилить слова и не более того.

- Какими критериями вы пользуетесь при выборе фотографов и архивных фотографий для вашего издания?

- Первое: чтобы там было то, что требуется от меня. Если нужна конкретно Элизабет Тейлор с этой прической, значит, буду искать с этой прической. Второе: фотография должна мне нравится эмоционально и композиционно. Причем эмоционально в первую очередь. Я не могу вам сказать, как это происходит, но когда я смотрю на фотографию, то могу сказать, правильный она несет эмоциональный заряд или нет. Все, что угодно: полутона, светотень, выражение лица, легкое движение пальцев — все это вместе укладывается в единое неуловимое ощущение. И третье уже — композиционность. Не мешает ли мне какое-то пятно на заднем плане, не подогнута ли у девушки нога неестественным образом. И четвертое, не менее важное, — это бюджет. Могу ли я себе позволить эту фотографию или нет. Иногда время тоже влияет. Могу ли я ее достать в высоком разрешении так быстро, как мне нужно.

- Какими морально-этическими нормами вы руководствуетесь при выборе изображений?

- Трудно сказать. Никакими. Морально-этические нормы в моем случае полностью совпадают с форматом журнала. Если формат журнала позволяет, я беру обнаженное тело. Если формат журнала не позволяет мне кровь, крови на фотографии не будет. Потому что, как бы я ни старалась доказать, что это сильный кадр и что он будет держать всю полосу, этот кадр в верстку не пойдет все равно. Было смешно, когда в приложении к «Forbes» мы взяли фотографию мужчины, который везет обнаженную женщину в тележке супермаркета. После этого мы получили официальное письмо семьи Форбсов, в котором разъяснялось, что у семьи Форбсов из поколения в поколение есть морально-этические нормы, не позволяющие обнаженное тело на страницах их журналов. Так что личных морально-этических норм нет никаких. Фотография, если это документ и если он не подделан, — я ей доверяю.

- Должна ли существовать цензура на изображения?

- Опять-таки согласно формату журнала. Если это журнал для детей и молодежи, издатели должны думать о том, что это большая ответственность, потому что визуальный ряд имеет очень сильное воздействие. Если ты делаешь журнал, ты, безусловно, ответственен перед всеми, кто его увидит, за все, что он в нем увидит.
 В детских журналах порубленных людей, думаю, лучше не ставить. В этом смысле цензура, думаю, должна быть, да. А во всех других смыслах цензуры не должно быть, нет. Потому что, как мы прекрасно знаем, художественные приемы порой заходят очень далеко, но бывают очень плодотворны.

- Есть ли у вас учителя?

- Да. Да! Очень много. Некоторые, может быть, даже не подозревают, что они мои учителя. А некоторые, наоборот, считают, что только они меня всему и научили.
Моя мама (прим. ред.: — фотограф Ляля Кузнецова), конечно. Благодаря ей я плавала в фотографии с 5 лет. Мама делала фотовыставки прямо на стене. Когда мой отец умер, она стала заниматься фотографией. Это был некий психологический прием адаптации к новому положению. Она обила стену шпоном — такими тонкими деревянными листочками, и на этот шпон вешала каждую неделю какие-то новые, вырванные из журналов, переснятые из книг, фотоальбомов отпечатки. У меня каждую неделю был новый визуальный ряд. Мама снимает сама на широкую ногу, делает много дублей одной ситуации. Она раскладывала передо мной веером такие маленькие контролечки 8х13, кривенькие, наспех отпечатанные, которые она даже толком не глянцевала. И говорила: «Как ты думаешь, какой кадр из этих 8 лучше?». Это была отличная зарядка. Я это очень ценю, потому что сейчас у меня это происходит автоматически. Таким образом, я тренировалась с детства. Тогда это было для меня игрой. А сейчас я понимаю, что это было хорошей работой над собой.
Дальше я бы обязательно назвала Сашу Лапина. Несмотря на то, что порой это крайне субъективный и весьма едкий человек, он очень многому меня научил, иногда от противного. Он заставлял меня думать и спорить. Я с детства была частым гостем у него дома и ходила на его курсы, где он устраивал дискуссии и обращался с нами как с дитятями: «А это черное пятнышко, а это белое пятнышко». Вроде не воспринимаешь серьезно, а на самом деле это было очень полезно.
Обязательно назову Люшена Перкинса, директора и создателя «Интерфото». Так как он не фоторедактор и не критик, а самый настоящий фоторепортер, он научил меня видеть ситуацию изнутри. Не плоско лежащие листки бумаги на столе. Все это очень банально звучит — почувствовать себя на месте героя, но на самом деле так оно и есть. Люшен, когда снимает, никогда никого не судит, за исключением каких-то совсем уж вопиющих случаев. Он научил меня тому, что историю можно сделать из чего угодно, если ты правильно видишь вещи. Не глазами, а глубже. Я, наверное, слишком часто говорю об эмоциональности, но это правда — без эмоций фотография становится только документом, а для меня фотография не только документ. Это ситуация, хотя слово и суховато. Но в нем все: температура воздуха, солнечное освещение, горе или счастье, мокрые ноги, — вот это все сложено в ситуацию.
Я часто ловлю себя на такой мысли. Я работаю где? Я работаю в «Гламуре»!… В глянцевом журнале. И вы не поверите — вот мне говорят: «Найди нам Бритни Спирс в разных ипостасях». И я начинаю просматривать от и до ее видимый отрезок жизни и прямо порой жалко человека становится, настолько начинаешь видеть, что тетке непросто. Хотя терпеть ее не могу до коликов, а все равно — ситуация, черт возьми! Вот она стоит, у нее берут интервью, а видно, что так ее это достало, что так ее тошнит. И, оказывается, во всех фотографиях есть вот эта ситуация.
Вот как поры на коже — закупориваются или открываются. Иногда приходишь на работу закупоренный, и тогда от всех бритнейспирсов воротит. Натурально, плохо. Приходится делать перерывы и чай пить. А когда ты откупоренный приходишь, то получаешь, как ни странно, удовольствие, потому что воспринимаешь их как живых людей. Ты чувствуешь ситуацию — 23 градуса, душно, пахнет дешевыми духами. Из учителей еще бы назвала Аббаса. Не могу сказать, что мы с ним часто общались, но у нас с ним хорошие приятельские отношения. Аббас для меня — это воплощение энергии в фотографии, не обязательно положительной, между прочим. У него острые глазки, и ими он добудет все. Он не настойчивый, он хитрый и мягкий, и он свое возьмет. И это для меня тоже большой урок — брать от ситуации все разными способами.
Юра Козырев. Его я знаю давно. Он для меня учитель одержимости. Знаете, когда детдомовских детей выпускают на волю, они не умеют даже готовить еду. Юра не умеет жить вне экстремальной рабочей ситуации. Вот у него в Ираке дом, курицы там бегают, вот там он на месте. Там он себя идентифицирует, понимает свою задачу и продукт, который он выпускает. Когда он сходит с этой стези, он теряет смысл окружающего мира. Это тоже для меня очень важный урок.
Как опять-таки ни банально это звучит, для меня очень большую роль сыграл Брессон. Он преподал мне урок музыки. Я помню, когда мне было 4 года, я проснулась в воскресенье, было яркое солнце. И я точно помню, что мне снились геометрические фигуры — кружочки, треугольники и квадратики. И когда они начинали с ускоренной быстротой сменять друг друга и менять цвета, вдруг появлялась музыка — от того ритма, с которым они меняли форму и цвет. То же самое, когда я смотрю на фотографии Брессона — я слышу музыку от замешенных им фигур.
Тони Сво — это поэт. Разрушенная Чечня — а все равно красиво, утонченно, легко. У Брессона — музыка, а у Сво — поэзия.

- Как фотографу сделать карьеру?

- Зависит от того, какую карьеру. Карьера может быть за славу и за деньги. Сделать карьеру славой — значит трудиться тяжело, делать то, что ты считаешь воистину верным и единственно правильным и положить на это всю жизнь. Слава может прийти уже после смерти, но настоящего фотографа, работающего за славу, это не должно смущать.
Карьера за деньги тоже предполагает славу. Если труд фотографа оплачивается, значит, он уже будет известен. Карьеру за деньги делают люди, чей труд хорошо продается, это очень просто. А что у нас сейчас хорошо продается? В славные 90-е хорошо продавалось все такое черненькое и кровавенькое. А сейчас это уже не очень хорошо продается, согласитесь. Сейчас глянец хорошо продается.
Наводится лоск на все — на кирпичи, на жестяные банки. И если вы научитесь накладывать лоск на все, на что наводите свой объектив, вы не пропадете. Вы сделаете шикарную карьеру.

- Что будет хорошо продаваться через 3—5 лет?

- Мне кажется, через несколько лет будет можно делать красоту на абсурде. Типа — прекрасная модель на фоне освежеванных туш. Вещи несовместимые, потому шокирующие, а потому незабываемые. Началось с «Бенеттона», а сейчас это пробралось в рекламу и в широкую масскультуру, и через несколько лет может стать главной тенденцией. Пока еще побаиваются. Не всякий модный журнал купит ведь фэшн-историю на кладбище.

- Как будет развиваться российский рынок фотографии в ближайшие 5 лет?

- Не думаю, что будет сильно большое отклонение от западного фоторынка. Другое дело, что номинально уровень будет ниже, то есть платить будут меньше. В западных изданиях, которые работают в России, будут платить больше, чем в исконно русских. И всем надо быть к этому готовыми. Настоящие западные гонорары здесь никогда не приживутся.

- В чем разница между иллюстрацией и фотографией?

- Ни в чем. Для меня они равноправны. Уровень служебности имеется в виду? Нет, все равно это формализм. Как хотите называйте.

- Зачем вы стали фоторедактором?

- Так сложилось. Не специально. С детства я была окружена фотографами, и это была единственная сфера, где я могла с уверенностью работать. Если бы вы меня спросили про мечту в ящике, в смысле кем бы я хотела стать, я бы вам сразу же сказала: иллюстратором детских книг, художником. Когда я была еще неиспорченной молодой девушкой, я даже пыталась это сделать. Другое дело, что тогда я еще не умела добиваться своего, находить издателей, спонсоров. Теперь, когда я это все умею, я не умею рисовать. Потому как, чтобы рисовать иллюстрации к детским книгам, нужно уметь раскрываться. Я вот уже думаю — 50-летних фоторедакторов не бывает. Поэтому годам так к 45-ти меня выпинут, и вот тогда я или стану старым брезгливым куратором, или наконец уже займусь делом. Буду рисовать детские картинки.

- Ваши любимые фотографические книги?

- Сознаюсь, я не так много их в жизни видела. Видеть их нужно — чем больше ты их видишь, тем больше осознаешь масштаб. Такой пример: членом жюри на «Интерфото» приехала Сара Харбут (Newsweek, New York Times). Я ей показываю все, что есть у нас в категории, например, «культура». И она говорит: «Влад, ответь мне на один вопрос: мне нужно выбирать лучшее из того, что я вижу на этом столе, или лучшее как я понимаю на основе того, что за всю жизнь видела?» Так вот, лучшее из того, что я видела, это, наверное, альбом, выпущенный к 50-летию «Магнума» (прим. ред.: — In Our Time: The World as Seen by Magnum Photographers). Тяжелая такая книжища.

- Потому что вы любите репортажную фотографию?

- Люблю ли я ее? Вот тоже вопрос. Не могу сказать, что этот жанр я привечаю больше других. Хотя вот концептуальную фотографию я точно не люблю. Я признаю ее право на существование, но не принимаю ее. Потому что если фотография сама за себя не может говорить и к ней прилагается 3 страницы текста концепции или телемонитор, показывающий еще что-то параллельно, для меня это не фотография. Сильное впечатление на меня произвел альбом Аббаса про мусульманство. Альбом мексиканского фотографа Грациэллы Итурбиде. Альбом «Баллада сексуальной зависимости» Нэн Голдин (прим. ред.: — ′The Ballad of Sexual Dependency′ by Nan Goldin), которая просто снимала своих друзей, а теперь стала известным фотографом. Альбом Ларри Тауэла.

- Ваши любимые авторы?

- Брессон. Моя мама — она очень талантливый фотограф. Мне очень нравится Пинхасов. То, как он работает с цветом и тенью, это просто сказка. Я очень люблю Алекса Вэба. Люблю Бернара Плюссе. Сару Мун. Она у меня ассоциируется с какими-то полуснами. С большим уважением и восхищением отношусь к Джиму Ногтвею, его у нас еще называют Начвей. Еще — Себастиао Сальгадо, конечно. Вот, например, мне очень понравилась работа Криса Морриса о Буше на прошлогоднем перпиньянском фестивале. Ни за, ни против — вот что интересно. Грустный материал получился, хотя некоторые кадры очень звонкие. Из русских хочу сделать комплимент Александру Гронскому и Андрашу Фекетэ, хотя его русским не назовешь, но он в России много снимает. Роберт Франк мне очень нравится. Ман Рэя люблю, считаю его очень тонким, романтичным.