Я еду на велосипеде по Амстердаму. Две коротко стриженные девушки едут на тандеме. Молодые, стройные. Одна придерживает другую за талию, и в этом нет абсолютно ничего непристойного.  Кругом за столиками кафе сидят парочки. Над этими кафе развиваются радужно-полосатые флаги. За столиками сидят мужчины - мускулистые, загорелые, обаятельные. Часть из них – бритые наголо. Но это не скинхеды, не фашисты. Они улыбаются друг другу, некоторые держатся за руки. Я останавливаю велосипед, присаживаюсь за столиком напротив, и как-то сам собой начинается разговор. Он – парикмахер-стилист, родом из Тайланда. Другой Он – приехал из Польши. Они пять лет вместе. Четыре года – в браке. Мне нравится, как они открыты, дружелюбны – в контраст обывателям, воюющим в защиту иллюзорной «прайваси». Мне нравится, как они двигаются, жестикулируют, говорят. Поляк-гей по имени Томаш приглашает меня к ним в пентхаус. Он обещает приготовить специальный обед на троих. Я предлагаю снять про них фотоисторию, а потом спохватываюсь: даже если я сниму подобную историю, я не смогу теперь показать ее у себя на родине...

Потому что кто-то принял или пытается принять некий закон о пропаганде гомосексуализма.

Я бы хотела рассказать сегодня об одной фотокниге.

После Амстердамского гей-бара я решила заехать в библиотеку. Случайно задержалась на этаже фотокниг. В руки мне легла очень большая и объемная книга, называющаяся просто – «Анни Лейбовиц, Жизнь Фотографа с 1990 по 2005».

Эта книга охватывает только полтора десятилетия из творческой жизни фотографа. Именно таков был срок ее отношений с известным фотокритиком и интеллектуалом, Сюзан Зонтаг. Более того, эта книга сделана в память о Зонтаг – та умерла в 2004 году, на полтора месяца пережив отца Анни.

Чем эта книга меня поразила – тем, что Анни не отделяет свою личную жизнь от фотографической карьеры. Сначала это казалось мне слабым звеном: она все смешала в кучу, разные эстетики, разные подходы. Гламурные фотографии звезд. Ди Каприо – красавчик, Шварцнегер на горных лыжах, Синди Кроуфорд с удавом. Но эти вещи – они только вставки, маленькие вкрапления. Потому что книга – она глубоко о личном.  Нет, она совсем не о лесбийской любви. Или – не только о ней. Она – о человеческой памяти, о тех волшебных мгновениях, которые потом становятся Фотографией.

Анни не постеснялась поместить туда самые откровенные моменты своей жизни. Вот ее мать, удивительно молодая духом и жизнерадостная женщина, стоит на руках в воде. Вот Сюзан едет на велосипеде, белая прядь волос развевается так красиво по ветру. Вот Сюзан в ванне, абсолютно голая, конечно же, и нам, как зрителям, открывается ничем не остановленная возможность наблюдать уже стареющее тело, складка около пупка, все волоски. Сначала я хотела сказать себе – «о нет», и перевернуть страницу. И, когда я уже ушла на несколько страниц вперед, что-то заставило меня вернуться и смотреть еще раз, долго и пристально. Сквозь поверхностное отвращение и стыд мне открылась глубокая нежность, переданная через фотографию – как способна передаться только нежность по-настоящему любящих людей.

Одна из последних фотографий – мертвая Сюзан. Совсем мертвая. Это единственная фотография, где она выглядит очень старой. Анни, видимо в каком-то приступе безумного горя щелкала и щелкала ее тело, по частям, крупно и детально. Единственная фотография из «личной» части, снятая на цвет. Когда она умерла, ей был 71 год. Их отношения длились до самой смерти Сюзан,  -  и только настоящая любовь, творчество и неустанное думание способно помочь людям избежать ранней обывательской коррозии.

Только после смерти Сюзан Лейбовиц официально признала, что они были близки. В интервью для San Francisco Chroniclу она повторила: “Call us 'lovers'. I like 'lovers.' You know, 'lovers' sounds romantic. I mean, I want to be perfectly clear. I love Susan”.

Что замечательно, спустя три года после смерти Сюзан, она все еще употребляет слово «Люблю» в настоящем времени.

Всего лишь два года назад я жила в Москве. Я жила в лесбийской коммуне – то есть в комьюнити девочек, которым было хорошо вместе. Которые строили пары, отношения, дружбу, просто любили проводить вместе время. И таких коммун я знаю не одну – в Москве, Питере и не только. Мы смотрели вместе хорошее кино, готовили итальянскую пасту, у нас был один интернет-кабель на пятерых, и мы ни разу из-за него не подрались. Ах да, и конечно же, я снимала. Я наблюдала любовные сцены и драмы, дружбу, искренность, нежность, ревность, скандалы, потом прощения на коленях и снова любовь – почти весь спектр ярких и непосредственных человеческих отношений. Я не решаюсь показать эти фотографии – да и тогда бы не решилась. Слишком жестко реагирует наше общество на истории о «других» (но на самом деле – таких же) людях.  Но я рада, что сняла эту историю. Я могу смотреть на фотографии одна или показывать знакомым со своего компьютера, и мне от них становится светло.

И вот сейчас, откинув все переживания и прочие сопли-слюни, серьезный вопрос.

Является ли например книга Лейбовиц сама по себе «пропагандой гомосексуализма»? Будет ли являться моя опубликованная история про моих соседок такой пропагандой? Должна ли я хранить эту книгу в тайнике между стенами, чтобы не дай Бог не нагрянула инквизиция, и не покарала меня за это? Должна ли я стереть свои фотографии с харда, опять же, опасаясь инквизиции?

А ведь все очень просто.

Я хочу, чтобы любые, даже самые странные люди, могли иметь свободу проявлять  себя и свои отношения и не бояться кары. Я хочу, чтобы я могла видеть, снимать и показывать жизнь во всех ее проявлениях. Я хочу, чтобы моя страна вынырнула из средневекового мрака и гомофобской истерии, в которую она вдруг погрузилась.
Это все-таки пока моя страна, - страна, подданной которой я по-прежнему являюсь, как бы ни приятно мне было катиться на белом велосипеде под развевающимися флагами Амстердама.