Павел Горшков (1962–2013): «Фотокорреспондент — это профессия, фотограф — состояние»
Родился в подмосковном городе Жуковский. Сейчас мне 45 лет. С детства мечтал о работе в кино. Еще в школе взял в руки фотоаппарат и снимал постоянно. Если б на тот момент существовали какие-нибудь фотографические школы или учебные заведения… Не смотря на мечты, пришлось пойти в профтехучилище и стать радиомонтажником. На тот момент можно было выучиться на бытовика-ремесленника или стать аэрофотосъемщиком. Выбор не богатый. Потом был институт, но, не проучившись и года, бросил его и стал ассистентом кинооператора на киностудии минобороны, потом поработал во ВГИКе препаратором в фильмотеке и все-таки выбрал фотографию. Интуитивно меня тянуло к репортажной фотографии. К тому же жанр был самым доступным и понятным тогда. Освоив технологию съемки, проявки и печати, я устроился в городскую газету «Современник» в Жуковском. Время было уже бурное и хотелось быть на острие событий. Перестройка, Гласность. Видимо, всё как-то получалось со съёмками, потому что через полгода меня взяли внештатником в «Московскую правду». Там работали такие «зубры», штамповавшие съезды, генсеков, партноменклатуру, передовиков, картинки на тему светлого будущего, что долго я там не выдержал бы. Дальше была работа уже в штате — газеты «Милосердие», «Независимая», «Сегодня», журнал «Итоги», «Еженедельный журнал». И везде, кроме съёмки, приходилось заниматься созданием фотослужбы. Сегодня работаю в журнале «Smart Money» в издательском доме с «Ведомостями». Кстати, тоже начинал задолго до выхода первого номера. Являюсь членом Союза фотохудожников.Неизвестно какой бы фотографией я сейчас занимался, если бы не эпохальная для меня встреча в 1990 году с известными фотомастерами Владимиром Сёминым и Александром Щемляевым. Сколько было крика, эмоций. Были целые баталии в защиту своей точки зрения с редакционным начальством. Они сотрудничали с газетой «Милосердие», где я тогда начинал свою фотографическую деятельность. Это было интересное время и интересная работа. Нужно было снимать не только фото в номер, но требовались уже фотоистории. Я просматривал приносимые репортажи и знакомился с их авторами. Однажды я увидел чукотскую съёмку. Это были работы Щемляева, они буквально сбили меня с ног. А Сёмин своими фотографиями снова поставил меня на ноги. Их работы поразили меня изобразительной пластикой и одновременно жесткостью и правдой. Но эти слова я узнал потом. А тогда это были фотографии, которые никогда не встречались в официальной прессе. Я увидел, как живут люди в этих суровых условиях, охоту на моржей, быт. Наверное, именно таких фотографий и, главным образом, таких учителей мне и не хватало в то время. Щемляев тогда мог только «рубить» направо и налево. Сёмин напротив, показался мне более последовательным, со своей философией, целеустремленностью и серьезным отношением к фотографии. Мы быстро подружились, несмотря на разницу в возрасте. Я видел, как он работает. Он был поглощен фотографией целиком. Отчасти и я стал таким же помешанным, как он. Однажды я привел к нему в мастерскую одного молодого фотографа. Надо сказать, что каждое чаепитие у него на кухне превращалось в лекцию. Но мой молодой коллега с трудом высидел все это время и сказал мне потом, что не собирается всю жизнь отдавать себя фотографии, как Сёмин.
Тогда я впитывал в себя всё как губка. Совместные творческие командировки с Владимиром Сёминым помогли мне понять его технологию. Это было лучшее время в моей жизни. Документальная фотография стала для меня тоже искусством. Я смотрел его работы, архив и слушал. Он говорил о глубине «погружения», беспощадности к себе и бескомпромиссности в работе. Это был конечно фанатизм. Но для Володи это нормально. Он до сих пор так живет. Одной из наших первых серьезных поездок была командировка в Вильнюс и Ригу, где пролилась первая кровь литовцев и латышей за освобождение Прибалтики от советской власти. Теперь, когда прошло более 17 лет, Сёмин по-прежнему для меня фотографический советник, учитель и друг.
В моём круге общения были разные фотографы — Фарит Губаев из Казани, Владимир Воронов из Москвы. У них я многому научился. Конечно же, нужно сказать о Анри Картье-Брессон (Henri Cartier-Bresson), Куделка (Koudelka), Салгадо (Salgado). С их работ началось моё знакомство с мировой фотографией. А позже и другие признанные мастера и члены агентства Магнум. От каждого из своих учителей я брал умение видеть и находить главное, чувствовать ритм и строить композицию. Вроде бы это простые слова, но за каждым стоит пласт, опыт, терпение. Если бы меня спросили сейчас о моих пристрастиях, то я бы назвал Куделку, Сильвию Плачи (Sylvia Plachy), Гарри Каллахана (Harry Callahan).
Работа фотографа — это прежде всего наблюдение. Я наблюдаю, но не прячу камеру от снимаемых. Такая открытость иногда обезоруживает «жертву» и если меня заметили, улыбаюсь и приветствую, подчеркивая, что снимаю открыто, чтобы не дать повода к какой бы то ни было агрессии. Камера — сильный раздражитель. Человек, прячущий камеру после нажатия на спуск, вызывает подозрение — не только у снимаемых, но вообще у окружающих. Я не режиссирую события во время съемки, а стою и жду. Поэтому ещё в «Независимой газете» один из моих прежних шефов, как-то просматривая очередную съемку, сказал, что я не фотокорреспондент, а фотограф. Наверное, хотел обидеть. А я с тем и хожу…
По прошествии стольких лет могу сказать, что фотокорреспондент — это профессия, фотограф — состояние. Я и сейчас нахожусь в профессии, но стараюсь оставаться фотографом. Если я не ошибаюсь, то даже Картье-Брессон считал себя любителем.
Требование фоторедактора принести фотографию во что бы то ни стало — это обычное условие работы с изданием. Поэтому нужно проявить максимум работоспособности, творческого подхода, желания добиться цели. Если событие уже разворачивается, то режиссировать ничего нельзя. Снять можно если к этому готов. Я помню, про одного известного отечественного фотографа говорили, что он реконструировал ранее увиденное, т.е. объект играл самого себя. Не знаю, верить в это или нет, но я против такого метода. В работе я всё-таки предпочитаю возможность выбирать. Если редактор требует от вас невыполнимого, то лучше найти причину, чтобы не браться за такое.
Вообще я стал спокойней относиться к ситуации, когда командировка с огромным количеством отснятого оборачивается одной-двумя фотографиями, небольшими прямоугольничками на полосе. Я сделал работу, она обогатила меня. Ущемлено моё самолюбие? Но главный редактор не я. То, что сделал я, никому не отнять. Раньше говорили: «писать в стол». Со временем мой ящик стола становится всё полней благодаря тому, что я не оглядываюсь ни на кого, а снимаю то, что может выразить мои переживания, моё отношение к происходящему. Рано или поздно таких фотографий наберется достаточно, и они обязательно станут достоянием публики. Надеюсь, по ним и будут судить о нашем времени.
Записал Олег Климов
