Где же тот, кто бы на родном языке русской души умел бы сказать нам это всемогущее слово «вперед»? Веки проходят за веками, полмильона сидней, увальней и болванов дремлет непробудно, и редко рождается на Руси муж, умеющий произнести его, это всемогущее слово…
Н.В.Гоголь, эпиграф к эссе Н.А.Добролюбова «Что такое обломовщина?» (1859)
Снимать не то, что другую, а абсолютно противоположную по культурному укладу страну, – задача сложная. А если пытаться достичь ее осмысленно, без поверхностной эксплуатации доминирующих стереотипов, то, пожалуй, и трудно выполнимая. Тем не менее погружение в инородный контекст японским фотографом Икуру Куваджимой проходит весьма успешно, причем не в первый раз. Зимой 2016 свет и снег впервые увидела его книга о воркутинском интернате для детей ненцев – коренного народа тундры. Проект этого года – размышления об исконно русском феномене, обломовщине, – стал победителем конкурса книжных макетов на фестивале «Photobookfest» в Центре фотографии имени братьев Люмьер в Москве.
Книжка-подушка в синей наволочке в цветочек «Я, Обломов» скоро появится и в полноценном тираже, но поразмышлять об уроках межкультурного столкновения иностранного фотографа и русского дивана можно уже сейчас.
Термин «стереотип» пришел в популярный обиход из области типографии, где он обозначал монолитную форму, копию с типографского набора или клише, используемую для печатных машин. В социологии его определяют как устойчивое, упрощенное, схематическое представление о чем-либо, чаще – об особенностях людей из той или иной социальной группы. То есть, фактически, он призван помочь нам быстро и с наименьшими затратами разобраться с причинами поведения «других». Однако, несмотря на этот очевидный «бонус», к стереотипам все же стоит подходить с долей здоровой настороженности. Ведь их источники – отнюдь не всегда красиво округленные результаты статистических исследований. Даже Википедия не стесняется цитировать в качестве одной из «библиотек» стереотипов «бредовые фантазии», где особенную роль в чудесной трансформации бреда сегодня, конечно, играет Интернет. Лидерами мнений порой становятся медийно привлекательные люди, не обладающие адекватной глубиной критического мышления или широким кругозором, а их поверхностные и безответственные суждения рискуют быть подхваченными публикой и превратиться в устойчивый и не всегда лицеприятный «мем».
Японскому фотографу Икуру Куваджиме удалось избежать попадания в ловушку стереотипов о «загадочной русской душе». Статус лидеров мнений, на чьих суждениях он строит свой проект «Я, Обломов», сомнений не вызывает. Культурный феномен «обломовщины» – результат размышлений великого русского писателя Ивана Гончарова и не менее великих публицистов и критиков Николая Добролюбова и Николая Гоголя. «Понять» Россию японец пытается, не распивая водку или обнимаясь в селфи-экстазе с медведем, а рассматривая выразительную пустоту потолка под сенью советского ковра.
Визуально проект Икуру Куваджимы – проще некуда. На страницах книжного макета перед глазами зрителей выстраивается последовательность из цитат романа Гончарова и горизонтальных снимков с неизменно позирующим на разнообразных поверхностях «для сна» автором. Как объясняет во вступительном слове Икуру, фотографии были сделаны им во время поездок по России, Казахстану и Кыргызстану, в моменты, когда ему «приходилось лежать, поглощенному депрессией, ленью, плохой погодой и похмельем».
Примеряя на себя роль «одного из погубивших Россию Ильичей», фотограф не только погружается в окружающую обстановку скуки и застоя, но и эмпатически перенимает «практику видения» русского человека. Он предлагает нам проследить за траекторией своего нового взгляда, подолгу останавливаясь на рассматривании в общем-то вряд ли достойных пристального внимания деталей. Потолка с отстающими клочьями обоев, заплывшего сыростью электрического счетчика, переживших не одно поколение кружевных кухонных занавесок, лубочных пейзажей с березками.
Во всех этих интерьерах Икуру Куваджима действительно становится «своим», однако тактика, которую применяет автор для растворения, отличается от буквальной мимикрии Натали Флетчер, Сесилии Паредес или Лиу Болина, хотя тезис последнего о «желании разрешить окружающей обстановке завладеть собой», определенно, близок и путешествующему японцу. Художественная игра в «Я, Обломов» отходит на второй план, уступая место мимикрии культурной, апроприацией «ценностей» личностного застоя, бездействия, апатии и лености, дающих зрителям один из ключей к разгадке характера русского человека, чье лежание «не было ни необходимостью, как у больного или как у человека, который хочет спать».
Идею проекта Икуру Куваджимы о русской душе можно было бы назвать ироничной, если бы слова Николая Добролюбова, написанные в знаменитом эссе об обломовщине почти два века назад не звучали бы сегодня с такой шокирующей актуальностью:
«Кто же наконец сдвинет их с места этим всемогущим словом «вперед!», о котором так мечтал Гоголь и которого так давно и томительно ожидает Русь? До сих пор нет ответа на этот вопрос ни в обществе, ни в литературе. Гончаров, умевший понять и показать нам нашу обломовщину, не мог, однако, не заплатить дани общему заблуждению, до сих пор столь сильному в нашем обществе: он решился похоронить обломовщину и сказать ей похвальное надгробное слово. «Прощай, старая Обломовка, ты отжила свой век», — говорит он устами Штольца, и говорит неправду. Вся Россия, которая прочитала или прочитает Обломова, не согласится с этим. Нет, Обломовка есть наша прямая родина, ее владельцы — наши воспитатели, ее триста Захаров всегда готовы к нашим услугам».
Сегодня, поколения и государства спустя, (да-да, в то время как «космические корабли бороздят просторы Вселенной») Россия все так же лежит на неубранной постели, с недочитанными книгами под кроватью, уставившись в отрывающийся кусок обоев, свисающий с потолка. В стране, будто бы застывшей в режиме гибернации, ряды «бесчисленных современных обломовцев, просыпающих катаклизмы и кризисы и живущих в своих грезах» только пополняются, и каким же символичным кажется тот факт, что нам нужен взгляд японского фотографа, чтобы задуматься об этом.
