MVI 1229 from daniyl thulin on Vimeo.
В Санкт-Петербурге состоялась официальная презентация книги «Отдаленный, звучащий чуть слышно вечерний вальс» фотографа Максима Шера. Появление книги ознаменовано очень трогательной, порой мистической историей о найденном в петербургской коммуналке архиве цветных слайдов Галины Бабанской и Вениамина Авербаха, этнографа и инженера, фотографов-любителей, снимавших этюды собственной тихой жизни советских граждан.
Ксения Юркова: Сколько времени понадобилось для создания проекта?
Максим Шер: Архив мы нашли в ноябре 2010 г. Книга вышла в августе 2013 г. Т. е. три года. Больше года ушло только на производство самой книги. Работа над материалом — два. Тоже достаточно долго. Ну, может быть, потому что я не все время этому уделял, придумывал что-то, отбрасывал, возвращался. Было очень много слайдов... Точно не знаю, тысячи, огромное количество. Много этапов отбора. Сначала я отбирал непосредственно в той квартире, потом это все дистиллировалось. Сейчас большую часть я отдал в Этнографический музей, часть — в архив Института истории материальной культуры.
Как ты делал отбор? Чем руководствовался?
Смотрел, смотрел, смотрел, откладывал. Смотрел, смотрел, откладывал. Такая медитативная практика. Выбирал по принципу какой-то странности картинки, ее необычности. Руководствовался представлением, как люди снимали в то время, и когда картинки не укладывались в это представление, происходил отбор. Для меня фотографии важны тем, что это такие незамутненные, неангажированные образы советской повседневной жизни. Они не несут никакого послания о «разумном, добром и вечном», просто фиксируют, причем очень хорошо фиксируют, с поставленным взглядом, обычную повседневность вокруг себя.
Я не могу вспомнить, чтобы кто-то тогда занимался фотографированием ландшафта. Это было достаточно сложно, везде охранные объекты, может, это основная причина. Как итог — очень мало визуального материала, как выглядела советская жилая среда. Тем более, нет осмысленного художественного высказывания на эту тему. Но что-то присутствует в этом архиве, и это для меня важно.
Важно как твое личное осмысление того времени, в которое ты родился?
Важно, потому что советская фотография, как и все сферы русской жизни, подверглась воздействию идеологии советской утопической секты. Все, что имело отношение к повседневной жизни, было по меньшей мере несущественно, а часто и просто носило подрывной характер для власти. Поэтому у нас очень мало образов повседневности, в отличие от всех остальных стран, где традиция не прерывалось. На исходе советской власти, когда никто уже ни во что не верил, сформировался другой взгляд, который тоже был идеологизирован. В ответ на официальные клише фотографы начали снимать «правду жизни» и получалось, что идеологическая обработка сменилась чернухой. Из-за акцента на самые темные стороны жизни был утерян взгляд ученого...
Исследующего повседневность. Про необычность картинки я поняла, но тебе вообще попались странные и нетипичные советские граждане. Предположим, что не все советские были в Японии?
Галина Бабанская была там в командировке. Она готовила советскую этнографическую выставку. Этнография была тогда на подъеме. Что это такое? Это интерес к исчезающему, к тому, что исчезало тогда. Бабанская, например, участвовала в создании Музея Ленина в Шушенском, в селе в Красноярском крае, где Ленин отбывал ссылку. Благодаря чему это сибирское село было единственное сохраненное в своем первозданном виде. Для людей на тот момент было важным зафисировать уходящую натуру. Ровно то же самое Галина делала в отношении собственного окружения. В нашем случае любители выступили в роли исследователей. Автор была этнографом по профессии, но и в своем хобби реализовала профессиональный этнографический интерес.
Получилась антропология себя.
Да, именно. И этот архив повлиял даже на мой взгляд — фокус на повседневность: без заламывания рук, без идеологии.
Я примерно поняла, каким образом ты отбирал материал. Почему там твои фотографии в конце — тоже понятно. Немного запутано с текстами. Объясню, почему. Я увидела Вальтера Беньямина и подумала про его ауру и про твой принцип отбора; увидела твой тезис о нелинейности истории и мистических совпадениях во время подготовки книги — здесь тоже понятно. Но Саша Соколов, постмодерниский писатель, почему он здесь?
В тот момент я как раз прочитал его «Школу для дураков» и мне показалось очень созвучным: невероятно визуальная книга без сюжета и такой непреднамеренный набор фотографий. В обоих случаях все понятно, и при этом ничего не понятно. При всей случайности набора образов все складывается в нечто целостное.
Здесь подразумевается пространство для игры, или это лишь сентиментальная история, и не надо искать второго смысла?
Скорее второе. Но, ведь — сейчас скажу банальность — кайф-то в том, что каждый может увидеть что-то, что автор мог не заметить, в силу своей ограниченности.
Объясню, почему спросила. Я встретила у тебя Сашу Соколова не впервые — он присутствует и на твоем сайте в связи с другой работой. Второе — это пространство игры, о котором я упомянула — ты его использовал в своей выставке «Карта и территория», которая в данный момент проходит в Москве. Там мы видим перерисованные от руки иллюстрации маскировки бойца от аэрофотосъемки, или частично вымышленные схемы агентурной сети — это абсурдистская реконструкция, она же дезавуирующая объект насмешки условность, сделанная приемами игры.
Все так, хотя «Карта и территория» — совсем другой проект. Но, конечно, тоже перкликается. Туда также включена фотография из архива Бабанской. Для меня это некий личный мостик. И ответ на примитивную модель восприятия истории. Историческое кино — оно же допускает вымысел и разные подходы к общеизвестным фактам. Почему это не может существовать в фотодокументалистике? Постдокументалистике?
Проявился еще один дополнительный смысл. Ты говоришь о нелинейности, и я вижу включения снимков, сделанных в Японии. Помним о том, что буддистское восприятие, в том числе и истории, оно спирально. Ты осознанно указываешь на это?
Были мысли на этот счет. Но по поводу нелинейности истории: тут скорее про ее неполноту. Если речь вести об истории, мы ее воспринимаем как историю нации, историю идей, но не историю частных людей. Русское время — у него нет линейного разития, как в Европе, но это и не спираль, а что-то такое очень странное и нелогичное: движения то вперед, то назад, то вбок, то вверх, то вниз.
***
Работа с архивом — не новость для современной фотографии. Практика, появившаяся за границей чуть раньше, в России — чуть позже — реакция на утрату рассыпающегося в цифровую эпоху аналогового носителя. Неожиданно случилось коллективное осознание, что потеряв архивы на бумаге и пленке, мы не успеем проработать поколенческие травмы и осознать собственную историю. Многие работают с семейными архивами. Здесь мы видим найденную фотографию, к которой автор подошел максимально неинвазивно. Шер тщательно редуцирует свою роль фотографа — помещает несколько своих снимков в самый конец книги и отдает пространство для высказывания ушедших, практически анонимных спонтанных художников, задокументировавших свою эпоху без купюр. Но, как мне показалось, Шер проявил себя как автора именно в принципе отбора. Рассматривая этот уже никому не нужный архив ушедших в безвестность, он отобрал те картинки, на которых, как мне показалось, эти люди могли бы быть счастливы.
Книгу можно приобрести в Москве — в «Фаланстере» на Тверской; в Санкт-Петербурге — в «Подписных изданиях» и в «Фотодепартаменте»; в Берлине — в 25books и в Kominek; в Вене — в Anzerberger Bookshop, а также у автора на сайте maxsher.com
