Нас все время преследует страх потери. Мы боимся потерять любимого человека. Потерять работу. Потерять ускользающие мгновения счастья. Потерять жизнь. Как будто мы действительно чем-то обладаем. Этот страх не позволяет нам осознать, что мы уже давно мертвы. Мы уже давно превратились в серию фотографий, на которых то, кем мы были, продолжает притягивать нас к себе, заставляя проигрывать одни и те же роли снова и снова в разных декорациях. Мы боимся, что после того, как эти фотографии выцветут, и архив распадется на элементы, о нас все забудут. В будущем нас нет, потому что мы исчезли, в прошлом нас нет, потому что о нас некому помнить. Остается только настоящее. Только оно делает наше пребывание реальным и исключает страх. Потому что в действительности оно останавливает время. Ведь когда нет времени, не происходит воображаемого линейного движения из точки А в стремительно приближающуюся точку Б.

В пространстве выставки «Жизнь до смерти: портреты умирания» возникает то самое пограничное состояние, которое описывается в тибетском буддизме как состояние Бардо. Двойные черно-белые портреты людей: две фотографии рядом, — живого человека и сразу после его смерти, создают ситуацию, которая предлагает зрителю обратить свой взгляд на самого себя, на свое переживание этого опыта. Все древние культуры уделяли особое, если не сказать центральное внимание смерти и жизни после смерти. В современном мире эти традиции сохранились лишь в самом поверхностном усеченном варианте за редким исключением. К таким исключениям относится, к примеру, медитация на смерть — размышление о смерти, которая до сих пор считается одной из важнейших практик в буддизме. Осознание неизбежности физического распада на первоэлементы в природе позволяет избавиться от чувства отделенности себя от мира, а также по-иному взглянуть на само человеческое существование.

Тот, кто точно знает, что обречен, как многие герои проекта, предпочитает наслаждаться этими последними мгновениями перед переходом рубежа, несмотря на физические страдания. Многие из портретируемых тяжело больны, и временной разрыв между двумя фотографиями — жизни и смерти — часто не превышает месяца. На этих больших контрастных черно-белых портретах, сделанных среднеформатной камерой, видна каждая деталь. Но несмотря на довольно реалистичную съемку, позволяющую нам наблюдать изменения рисунка складок кожи, взгляд не останавливается на телесности. Кожа с ее микрорельефом — лишь поверхность, и сквозь нее просвечивают все тонкие движения души: тревога, умиротворение, сомнение, сожаление, отчаяние, спокойствие. Обращенные к зрителю глаза — словно приоткрытые пологи, ведущие в реальность, полную неизвестности. За этот предел нам не дано заглянуть, пока не наступит время.

Время, сконцентрированное в мгновении паузы, зависшей между двумя отпечатками, это портал в четвертое измерение экспозиции. В нем — дыхание между вдохом и выдохом, — короткий промежуток без мыслей и слов. В этой тишине возникают голоса людей, которые согласились позировать и дать интервью. Тексты, записанные редактором газеты «Der Spiegel» Беатой Лакоттой, размещены рядом с фотографиями Уолтера Шелса. И если, при взгляде на портреты может возникнуть неопределенное впечатление: иногда кажется, что модели спят глубоким сном, то благодаря проникновенным словам самих героев, готовых признаться самим себе и зрителю в необратимости, мы понимаем, что часто лишь находясь перед лицом смерти, люди способны по-настоящему пробудиться. «Я так хочу умереть и стать частью этого необыкновенного света. Но умирание — это тяжелая работа… мне была дана жизнь, и я должна была ее прожить, и теперь я ее отдаю назад».

В западной фотографической традиции не часто можно увидеть жизнь и смерть так близко друг к другу. Но, при взгляде на детские портреты, сразу же приходит ассоциация с ранними дагерротипами людей, и в том числе детей, сфотографированных сразу же после смерти. Такие портреты в 19 веке часто заказывались представителями среднего класса. У фотографических изображений были значительные преимущества перед живописными портретами. Во-первых, они были гораздо доступнее по цене. А во-вторых, реалистичность и точность фотографии позволяла зафиксировать сам момент смерти, когда исчезали все земные условности, и человек вступал в мир блаженства и красоты. Портрет же, нарисованный художником, являлся только лишь репрезентацией факта смерти и чаще всего идеалистически изображал живого человека в окружении символов, указывавших на то, что человек умер.

Возможность запечатлеть смерть оставляет живущим не только память об ушедшем человеке, но, что еще важнее — служит неким напоминанием о конечности земного пути. Портрет, сделанный после смерти — это не посмертная маска, а отпечаток работы духа. И даже если выставка «Жизнь до смерти: портреты умирания» в какой-то степени получилась излишне наглядной, благодаря этому она глубоко человечна и обращается к широкому кругу зрителей. Социальное значение проекта подтверждается тем, что выставка поддерживается обширной библиотекой литературы: оригинальные книги мертвых Тибета и Египта, разнообразные публикации современных философов и психологов на тему смерти, научные труды.