Открытие — 25 ноября в 18.00.
Выставка работает с 26 ноября до 13 декабря 2008 г.
Союз фотохудожников России при содействии Посольства Литовской Республики в Москве представляет персональную выставку литовского фотографа Витаса Луцкуса (
Должен упасть. Но не падает…
Портрет фотохудожника глазами друзей
Журнал «Персона» № 11, 1999 г
Его звали Витас Луцкус
Родился в Каунасе. Жил в Вильнюсе. Женился на русской. Красивая пара! Яркая.Такой же дом, мастерская: безупречный интерьер, старинная мебель, живопись, книги; музыка, посуда, серебро — ничего кричащего и лишнего. Небалтийская широта и хлебосольство.
В доме всегда люди — друзья, коллеги со всего Союза (он не застал распада СССР). Любопытные, завистники (они его и погубили).
Умел слушать. Во всем искал глубину. Заслушивался Вагнером, удивлялся Маркесу. «Теркина» знал наизусть всего.
Тбилисская милиция поила его вином, одесские воры приезжали к нему запросто. Из башкирской глубинки присылали мед, Католикос армянский угощал его обедом. Держал дома живого льва.
Прекрасный рисовальщик. Фотография полностью его поглотила. Много работал и пил.
Он первый прикоснулся к старинной фотографии, совмещая ее с современной, — получал удивительные результаты. В обратной перспективе искал ответы на бесконечные вопросы о Войне и Жизни.
Ответа не нашел, заработал головную боль, которую предлагал мне купить. Купить не удалось. Оставил нам ее в наследство, шагнув с балкона в неизвестную бесконечность.
Валерий Арутюнов
Журнал «Персона» № 11, 1999 г
P.S. Вильнюс стал заграницей. Жена Таня уехала в Америку. Голландцы устроили посмертную выставку. В Швейцарии вышел альбом. Музей изобразительных искусств им. Пушкина приобрел его небольшую коллекцию.
Бунтарь
«Все эти» овалы и квадраты, треугольники и диагонали, по которым профессионал строит кадр, для него — ложь. Между профессионалом и реальностью — вечная невидимая стена: построение кадра. Стену надо разрушить!Лучше всего было бы поставить на перекрестке фотоавтомат, который бы щелкал врасплох и случайно, и чтобы никто этого не замечал…
— А разве не то же самое делает репортер, когда стоит на перекрестке и щелкает врасплох?
Не ручаюсь, что именно этими словами я подогревал Луцкуса — хотя он был не из тех, кого надо подогревать, — но нечто подобное я ему говорил. То, что я слышал в ответ, излагаю здесь не стенографически, а по существу:
— Репортерский снимок — такой же «сделанный», как и снимок «художественный». В нем столько же самообмана и те же ухищренные квадраты-треугольники. Надо дать жизни говорить самой. Чтобы не только щелкающий репортер был незаметен, но и оптика.
— И оптика? — ехидничаю я. — А кто наведет на резкость?
— А ты, рассматривая старинные фотоальбомы, ищешь там резкость? Тебе другое важно: смысл поступка человека в тот день и в то мгновение жизни. Почему совершенно разные люди: ученый, домохозяйка и крестьянин, приехавший в Вильнюс продавать зерно, — пошли в фотоателье и сунули головы в дырку с нарисованными пальмами? Голова домохозяйки среди пальм — что там правда и что ложь? Нарисованные пальмы — ложь?
— Ложь, — подтверждаю я.
— А лицо человека, влезшего в раму и «сделавшего» выражение, — не ложь разве?
— Но тогда что же правда?
— Правда — то, как человек пытается о себе солгать. Правда — тот факт, что он пришел в ателье и влез в рамку. Правда — сам факт съемки, осуществление ложной позы в ложной декорации!..
Он был небольшой любитель рассуждать. Он был неутомимый мастер-практик, мастер-художник. Он сверкнул впервые в конце
Там не только Литва. Там циклы из дальних поездок, вошедшие в фотоклассику. Охват! И — замечательно развитие внутренней темы.
Луцкус следит одновременно и первый, и второй, и третий планы. Иногда он повторяет фигуру, удваивая, утраивая ее в «зеркале». Но чаще — всматривается в натуру. Планы визуально совмещены, но драматически разобщены.
Если на первом плане — лицо, то на втором какой-нибудь сюжет (дама с собачкой изрядного размера), с лицом первого плана прямо не связанный.
Мир расчленен. Если идут двое, то фон «разрезан» на «клеточки». Ты можешь прыгнуть, но и в воздухе угодишь в квадрат «фона», который подстерегает тебя везде. Расщепление, расслоение бытия — вот главная драма, которая мучает Луцкуса.
Мир расчленен, но не рушится… Почему?
Помню, взял в руки его натюрморт. Окно, подоконник,
— Что ты хотел этим сказать?
Я не думал, что драматизм, спрятанный в его работах, можно обозначить с такой детской непосредственностью и так точно:
— Плоскогубцы лежат, видишь? В них дощечка. Она должна упасть. А не падает.
Мир ОЖИДАЕТ распада и разобщения. ГОТОВ к нему. СОПРОТИВЛЯЕТСЯ ему.
Где ты теперь, Витас? Там, в Бесконечности, которой нам не постичь, в Зазеркалье, которое ты искал сквозь ритуальные зеркала, в глубине Перспективы, в которую ты вместил столько миров? Видишь: что ритуализовано навек, вдруг заваливается, а то, что беззащитно и должно бы упасть, — не падает…
Лев Аннинский
Журнал «Персона» № 11, 1999 г
При цитировании статей ссылка на журнал «Персона» обязательна.
