Как Вы пришли к фотографии, у Вас же философское образование?
Ой, про это уже писала Ольга Свиблова по моим рассказам. В пионерском лагере вожатая вела фотокружок. И мы с ней запирались в темной комнате, перематывали пленку. Мне это очень понравилось. Так я стал фотографом.
Как Вы разделяете философию и фотографию?
Философия — это склонность души. Когда идет редактирование философского текста, фотографическая деятельность утухает совсем. Это параллельные дела.
То есть когда Вы занимаетесь философией, Вы не думаете, что она должна как-то влиять на фотографию?
Ну, слово «думать» относится вообще ко всем этажам психики. И к философии меньше всего. Как раз люди, называющие себя философами, обычно очень слабо думают.
Так я здесь давно. В аспирантуре я учился здесь. Еще с 1976 года наезжаю в Москву регулярно. И не вижу особой разницы между родиной и Москвой. Для меня приехать сюда — все равно, что для тебя сесть на трамвай и доехать до Орехово-Борисово. Географической разницы я не чувствую.
Когда у Вас была первая выставка в Москве?
В 1981 году, в редакции журнала «Знание-сила». Реакция публики была очень острой. Ответственные товарищи говорили, что это фашистская фотография. Что сыграло мне на руку — молодежи очень хотелось посмотреть на нечто, что так обзывают.
А когда современное искусство перестало скрываться в подполье, как сложились Ваши отношения с московским арт-бизнесом?
Я ни с кем никогда не ссорился, даже когда со мной поступали нечестно. Мне повезло: я работал с профессионалами. Ольга Свиблова любит мои снимки и возит их регулярно за границу. Владимир Овчаренко, владелец "Риджины» заказал мне еще давно серию «Пляж». И профинансировал ее. Надо сказать, что она окупилась на тысячу процентов.
Кураторы когда-нибудь указывали Вам, что снимать?
Да, с Еленой Селиной было так: она сказала мне — сними то-то и то-то. Даже предлагала деньги какие-то — «возьми, мол, сколько нужно». Но как я скажу? Никогда не знаешь заранее, сколько уйдет. На серию для XL я потратил 2 тысячи долларов. Одна штука ушла на пиво, такси и прочую работу с людьми, а другая — на ассистентов.
Они подбирали «актеров», таскали аппаратуру. Получилась, как я это называю, «малобюджетная съемка». Практически маленькое кино.
То есть Вы ощущаете себя кинорежиссером, когда делаете свои серии? И так — каждый раз?
Нет, почему же. С петербургской серией все было иначе. Меня пригласил жить и работать в своей студии фотограф Александр Китаев. Образовались какие-то знакомые, тусовка. Мне хорошо, я сижу, пью коньяк. А они на меня набросились: «Давай снимай, ты чего!». Практически изнасиловали меня, так хотелось им сниматься. Люди в Питере без комплексов. Я теток-то раздеваю перед камерой на раз, а тут надо было и парней подраздеть. Так я и слова не успел сказать, сами все сделали. Накинулись на одного: «Мы тут раздетые бегаем, а ты чего в трусах? Ну-ка быстро снял!».
Как же вы так работаете с людьми, что они на все готовы?
Мне часто говорят знакомые, которые наблюдают за процессом съемок со стороны, что как только люди попадают в мой объектив, начинается шоу, театральное действо. Многие недоумевают: «А чего это они у тебя как загипнотизированные, делают все, что ты им скажешь? Как это вообще возможно?».
Вот и я спрашиваю — как это возможно? На ваших снимках персонажи выглядят чрезвычайно самоуверенно, будто говорят: «Вот я каков!»
Понимаешь, большинство фотографов интересуют разные вымученные, совершенно неестественные темы. Они стараются людей переломать, поставить в какие-то позы. Меня же интересует только то, что человек сам может и хочет показать. Возьми обычного фотографа, поставь перед ним девушку и спроси: "Будешь ее снимать?» Он ответит тебе: «Ну, у нее талия широковата, и лицо платочком хочется накрыть, и вообще…» А мне интересно все! Меня все устраивает! Одно только не годится — это когда человек отказывается вставать перед камерой. Логично, да? А если уж он оказался перед объективом, он становится интересен весь, целиком. Он начинает морщиться, и то ему не нравится, и это, начинает разбираться со своими комплексами, сжиматься. И это мне тоже важно.
Моя работа основана на наблюдениях. Мало придумать композиционную схему для серии, она не будет работать без деталей. А детали нужно подсмотреть и найти. И хотя зрительная память у меня отсутствует, когда начинаю работать, все детали как скульптуры в музее встают у меня в голове. В результате у меня полное ощущение, что не я это делаю, а просто… так надо. Когда я работаю, я точно знаю, чего хочу, у меня полная уверенность, которая берется неизвестно откуда. Я говорю людям, что делать, куда ногу ставить, как руку вытянуть. Они чувствуют мою уверенность и делают так, как я говорю. Хотя иногда случается переборщить. Как-то раз я одну даму так загнул, что она сказала: «Все, больше не могу». Я прошу ее: «Ну давай еще немного, ну подставь левую коленку под правое плечо». У меня в голове есть картинка, как это должно быть, но она не смогла ей полностью соответствовать (смеется).
Есть ли в Ваших сериях сюжеты, как в фильмах?
Сюжеты — как в жизни. Каждая съемка — это новая жизненная ситуация. И моя задача состоит в том, чтобы вывернуть ее наизнанку. Как я выворачиваю? Сначала я выбираю степень условности. Если люди зависят от меня финансово, то есть готовы заниматься самыми извращенными вещами перед камерой, я поднимаю планку условности достаточно высоко. Если людей желательно не трогать, но ситуацию надо разломать, то я ищу моменты, когда она ломается. Можно сделать карточку, в которой условности, сделанности, не будет. Но тогда должно быть чувство спонтанности. Работает все — от интуитивного чувства момента до полной выстроенности кадра. Но когда должно быть что — зависит от стечения обстоятельств.
Кем же вы себя считаете — фотографом или режиссером?
Для меня фотография — только средство показать что-то большее, что-то, что от нее не зависит. Я, как человек, владеющий словом, придумал себе два самоназвания — «съемщик» и «визуалист».
Съемщик — это звучит как «пикапер», человек, который снимает девушек.
Ну так и есть. Иногда я не могу пройти мимо девушки без того, чтобы не зацепить ее словом.
То есть, если бы Вы волею судеб научились мазать маслом по холсту, то стали бы современным живописцем?
Э-э-э, да я же все перепробовал! И рисовал, и музыкой занимался — у меня целый оркестр был. Просто фотография сразу ко мне пристала как приклеенная. Но я все равно не понимаю, как это многие мои знакомые и коллеги говорят про себя: «Я фотограф». Вот я как раз не фотограф, никогда им не был, и сейчас все меньше и меньше двигаюсь в этом направлении.
Люди часто отказываются сниматься?
Да, отказов много. Но у тех, кто согласился, эйфория от процесса не проходит неделями. Потом, правда, они начинают задумываться — «а не повредит ли мне то, как я себя показал?». Я же подолгу проявляю пленки, могу снять, а потом полтора года проявлять. И первая реакция на сделанные фотографии — позвонить людям, показать им. И многие сначала радуются, а потом могут и попросить не показывать эту серию.
По-разному бывает. В 1995-м году, который я бы назвал для себя Болдинским было очень много съемок, причем исключительно — дамы. Мне звонили, назначали место и время, по многу раз в день. И вот как-то раз я сижу дома, попиваю чаек, настраиваюсь на работу. И тут звонок в дверь. Выхожу в подштанниках, открываю дверь — а там девушка стоит. Спрашивает меня, слегка заикаясь — «А можно вас застраховать?». «Проходите». Робко так проходит в прихожую: «А можно вас застраховать?». Я говорю: «Фотографироваться будешь?». Она говорит: «Да». Проходит некоторое время, и она внезапно осознает: «Ой, а я голенькая». Поняла, что с ней что-то произошло. Но сам процесс прошел мимо нее.
И таких историй множество. В Йошкар-Оле я работал в рекламе еще в 90-е. И несмотря на то, что дело было серьезное — большие деньги, большая ответственность — даже на работе удавалось людей раскручивать.
Ваш внутренний аналитик, Ваш «Сергей Геннадьевич», как Вы его называете, как-то оценивает фотографии после того, как заканчивается процесс съемки?
Нет, он молчит в-основном. Иногда скажет про какую-нибудь серию: «Бред полный!». Это значит, что все получилось.
Ваши фотографии неплохо известны за рубежом. Как Вы относитесь к другим русским фотографам, которые популярны на Западе? К Сергею Браткову, Борису Михайлову?
С Михайловым я знаком, отношусь к нему с уважением. Но знаете, я самодостаточный автор, и просто не занимаюсь творчеством других фотографов — оно проходит мимо меня. На банкете в честь последней «Аналитической выставки» фотографии, которую я устроил в Йошкар-Оле, я встал на стол на банкете и сказал: «Все, больше я чужими фотографиями не занимаюсь». И никакие Саврасовы, Шишкины и Ивановы отечественной фотографии меня ни на грош не интересуют с тех пор.
Какова реакция на ваши снимки на Западе?
Интерес там больше. Моя фотография популярна, хорошо ложится на сердце зрителю. И реакции разнообразны — от восторженного визга до хохота под столом. Поскольку есть ключ обыденности, персонажности, сюжетности — все ключи, которые обыденному сознанию понятны — фотографии принимают хорошо.
Есть еще один интересный момент. Когда у меня была выставка в Риме, на фестивале, люди подходили к моему стенду и спрашивали: «Это фотография? Вот так она и должна выглядеть?» Современное искусство препарирует фотографию разными способами, и люди забыли, как выглядит фотография, сделанная не как картина, не как объект, а как фотография. И им нравится.
Я вообще считаю современную фотографию заскорузлой, говорящей на птичьем языке. Когда фотограф выдумывает какую-либо систему понятий, интеллектуальное обрамление, которое не опирается на мое — зрительское — обыденное восприятие, то моя реакция проста: пусть играет.
Насколько Вы одиноки в том, что Вы делаете? С кем из своих современников Вы ведете диалог?
Только с двумя — с М. Лодейщиковым, который живет в Йошкар-Оле, и Юрием Лапиным, который в Чебоксарах ходит на завод. Ни наши, ни западные фотографы меня не интересуют.
Может быть, кинематограф Вам ближе?
Я запретил себе смотреть кино в середине 80-х, после того, как у нас в кинотеатре повторного фильма показали ретроспективу Феллини. Очень мало фильмов основаны на изобразительности. Они построены на диалогах, болтовне. Хотя "Земля» Довженко меня просто поразила. Изобразительный фильм.
С Вами не бывает так, чтобы чья-нибудь фотография зажгла Вас, побудила сказать себе: «Я тоже так хочу сделать»?
Меня не зажигает искусство. Мне девушка локоток покажет, и я уже горю.
«Да, кстати», — говорит Чиликов на прощанье. «Про пионервожатую я все выдумал. Люблю сочинять!».
ФОТО:
Апрель, 1981. Вильнюс.
Фотография Евгения Лихошерста, 1981.
Опубликовано с разрешения редакции GIF.RU. Полный адрес материала: http://www.gif.ru/persona/4ilikoff/
