31 мая 2012 в Пермской художественной галерее откроется персональная выставка английского фотографа Джеймса Хилла, подготовленная им специально для международного фестиваля городской фотографии «Фотограффити». Предлагаем вашему вниманию интервью, в котором Хилл отвечает на вопросы нашего корреспондента Марты Пакните, рассказывает о своей фотографической карьере и о том, что увидят пермские зрители на его выставке.
Вы получили прекрасное образование, которое позволило бы вам работать где угодно, почему вас заинтересовала именно работа в СССР?
Нужно понимать, что на тот момент, когда я учился в лондонском колледже, самыми интересными происшествиями в мире были именно события в Восточной Европе: распад Союза Советских Социалистических республик, распад всего коммунистического блока. Так, падение берлинской стены стало одним из самых важных событий для Европы и Великобритании. Многие и не подозревают, но для жителей Великобритании Россия — очень интересная страна. Мы читаем много русской литературы и её невозможно сравнить с ничьей другой — немецкой или японской, чешской, венгерской. В мировом историческом процессе всегда были страны с яркими, интересными судьбами. Англичанам всегда казалась интересной судьба России, её исторический путь, а я лично всегда чувствовал таинственную связь с этой страной. То, чего вы не знаете, всегда вас притягивает. Если тогда мне было уже известно, что такое Италия или что представляет собой Франция, то Россия под железным занавесом всегда была для меня загадочной, непонятной, закрытой — это была очень сильная эмоция. Для меня Россия это, прежде всего, большая идея, понятие, а не территория: непредсказуемая, загадочная и незнакомая страна, картина моих представлений о которой была ещё незаполненной, пустой, как белый лист.
Вы ехали не куда-нибудь, а в горячую точку, зону военного конфликта. Что движет европейским человеком, который привык к несколько иной жизни — более комфортной и безопасной, когда он едет на войну?
Часто у тебя нет определённого жизненного плана или решения: я хочу стать именно военным фотографом, а не каким-нибудь другим. В любой сфере деятельности случаются стечения обстоятельств, которые начинают двигать тебя по твоему пути. Когда я жил в Украине, я ездил на съёмки в Чечню, где Дудаев установил свой режим, а потом и в нагорный Карабах — тогда меня просто попросил об этом друг-корреспондент, которому нужен был фотограф. Я был единственным в Киеве, кого он тогда знал. Он спросил меня, понимаю ли я, насколько это может быть опасно, и, конечно, было страшно, но это было для меня ещё и очень интересно с профессиональной точки зрения. Существует некий магнетизм в том, что опасно, это похоже на ощущение, будто ты всё время находишься на краю. Эмоции на войне очень сильны, выражены ярче, ты привыкаешь к ним и чувствуешь в них потребность. Они дают и очень мощные по энергетике фото, в обычной жизни людям присущи совсем другие эмоции. Потом ты едешь в другое место, где идёт война, потом ещё в одно. Это зона, в которой ты постоянно чувствуешь себя в опасности, где тебе тяжело, но одновременно ты осознаёшь, что начинаешь всё лучше ориентироваться в ситуации войны.
Часто бывает, что фотографы-стрингеры настолько привыкают к ситуации стресса, экстремальности, что уже не могут находиться в спокойной обстановке, жить и работать в нормальном, не задетом войной обществе. Сталкивались ли вы с этой проблемой?
Всё зависит только от личности фотографа. Есть фотографы, для которых не существует ничего, кроме профессии, например, Джеймс Нахтвей (James Nachtwey), он, безусловно, лучший в своём поколении. У Джеймса нет семьи в отличие от меня — меня моя личная жизнь всегда сдерживает. Жизнь не должна состоять только из одной военной фотографии. Таким людям бывает очень трудно возвращаться в мирную жизнь из Ирака, из Афганистана. Мне не хотелось бы стать чужим в человеческом обществе. Я всегда помню о том, что существует такая опасность — потерять человеческие чувства и ценности, если живёшь очень глубоко в этом мире войны. Нужно всегда помнить о том, что это очень опасно, нужно всегда принимать это во внимание. Нужно сохранять осознание того, как легко переступить черту.
Какая ситуация, из тех, что с вами случалась, была самой опасной?
На дороге в Афганистане часто встречаются группы мужчин с автоматами, и ты никогда не знаешь, к какой группировке они принадлежат, из дружественных они войск или из банд-формирований. Была ситуация, когда мы попали в руки Талибана. Тогда со мной был мой друг, который вёл переговоры и выдавал нас за иракских журналистов, и всё закончилось хорошо. Но тогда было действительно страшно. Корреспондент, журналист всегда думает, что он находится в нейтральной зоне, в безопасности, что с ним ничего не случится, но война — очень сюрреалистическое пространство, там действуют совсем другие законы.
Вы фотограф — документалист, изображаете жизнь людей на войне. Задавались ли вы вопросом, какие из сделанных снимков показывать, а какие не стоит размещать в СМИ? Возникал ли у вас когда-нибудь этический конфликт и как вы его для себя решали?
Не думаю, что кто-то из военных фотографов старается усугубить ситуацию, показывая то или иное фото с места боя в СМИ. Но стоит учитывать и то, что каждый человек обладает индивидуальным восприятием ситуации, видит её по-своему. Если взять фото десяти фотографов с одного боя, мы увидим разное восприятие и передачу события. Конечно, мы стараемся показать ситуацию как можно более объективно, но сама съёмка в ситуации прямого боя это уже очень сложные условия работы. Кроме того, место боя может растягиваться на десятки метров, ты можешь попасть как в самую горячую его точку, так и в то место, где ситуация относительно спокойная. Объективное отражение события — всегда очень сложный вопрос.
А если иметь в виду не честность фотографа по отношению к освещению события, а этический аспект изображения человека на войне?
Это опять же, очень личный вопрос. Есть фотографы, которые могут подойти очень близко, близко показать кровь и страдания человека. Моральный компас каждого фотографа настроен по-разному, он колеблется даже под влиянием впечатлений, которые вы получили в этот конкретный день. Снять можно что угодно, но нужно помнить, что после щелчка затвора каждый будет с этим разбираться сам, всю последующую жизнь жить с этим.
Каковы ваши предпочтения в фотографии сегодня? Вас по-прежнему интересует фотодокументалистика?
Многое в твоей жизни меняется в зависимости от возраста, заработка, семейной обстановки, ведь то, что нас окружает, всегда влияет на нас. Сейчас мне, например, нравится снимать пейзажи, мне хочется ухватить ощущение красоты, которое есть в мире. Лет 20 назад это было мне совсем неинтересно. С возрастом, скорость восприятия мира, жизни у человека меняется. Если в 25 ты не замечаешь многих вещей, то в 50 способен немного приостановиться и посмотреть вокруг. Мы всегда видим мир через окружение, через тех, кто нам близок. Сейчас я стараюсь понять, как видит моя дочь, мой сын, как они смотрят на предметы, которые их окружают, какие вопросы они задают окружающему миру — это очень освежает восприятие. У меня есть ощущение, что таким образом я пытаюсь восстановить баланс и восполнить то ощущение прекрасного, которое я не получил, немного сгладить тот мрачный взгляд на жизнь, который я приобрёл в поездках. Человек, который видел войну, уже не может воспринимать мир так, как будто бы у него нет этого опыта, он несёт в себе эту память, это ощущение войны.
В проекте «Дни Сан-Исидро», встретились две вещи, которые никогда не должны встречаться в обычной жизни — смерть и красота. Мне было интересно посмотреть на эту встречу и понять, что она означает. Мнения тех, кто занимается корридой, разделились на два лагеря: есть те, кто за и есть те, кто против. Коррида в Испании — глубокая национальная традиция. Но если бы вам кто-нибудь предложил устроить бой человека и быка и пригласить 20 000 человек на это посмотреть, что бы вы ответили? Что нужно делать — защищать быка от мужчины? Защищать мужчину от быка? Эта безумная идея не могла бы возникнуть в современности, но коррида — национальная традиция и сегодня она живёт на этой тонкой этической грани.
Расскажите, пожалуйста, о проекте, который вы снимаете в пермском театре оперы и балета?
Это проект, который я снимаю для конкурса городской фотографии Photograffiti, объявленного Пермским Музеем Фотографии. До настоящего моего визита я был в Перми несколько раз — в хореографическом училище и в музее политических репрессий «Пермь — 36». Моя мама была балериной, когда я был ребёнком, я много времени проводил в театре, но тогда мне было там скучно. Первый свой балет я увидел лет в 8, но тогда я не понимал, насколько сложно устроен этот мир. Сегодня мне интересен театр. Но когда снимаешь в Большом театре или в Мариинке, сталкиваешься с тем, что доступ туда ограничен. Атмосфера в пермском театре оперы и балета совершенно иная. Театр сегодня лидирует, а оркестр Теодора Курентзиса является, пожалуй, лучшим в России. По счастливой случайности, Марк де Мони — генеральный менеджер пермского театра оперы и балета им. П. И. Чайковского является моим другом и мне удалось договориться о съёмке. Меня интересует закулисье театра. Ведь зритель всегда приходит на готовое зрелище — яркое, отлаженное, красивое. Но для нас всегда остаётся неизвестным, какого труда, работы скольких людей стоит это зрелище — что происходит в театре, пока в нём нет зрителя, как готовятся великолепные постановки. Сколько энергии, сколько сил, сколько эмоций вкладывают артисты и работники театра в представление. Мне вновь интересно то, что не показано.
Когда вы начинали, недостатка в ярких событиях, ключевых для мировой истории и политики современного мира не было. Молодые фотографы, делали себе имя и выходили на мировой уровень, посредством их освещения. Каким образом молодой человек может сделать себе карьеру в мире фотографии сегодня?
Фотографу нужно работать с той темой, которая ему интересна, находиться в том месте, городе, стране, которые ему интересны. Когда я закончил обучение, мне было интересно работать с бывшим союзом. Я жил в Украине, жизнь там была очень дешёвой, да и зарабатывал я тогда немного, потому что снимал недостаточно хорошо. Можно было спокойно прожить на картошке и яйцах и не грустить по этому поводу. Человек должен быть готов к тому, что ему нужно сконцентрироваться на его работе. Для меня тогда не было столь важно, где я жил и как, мне нужно было только фотографировать — больше и больше фотографировать. Когда тебе интересно — есть прогресс в качестве фотографии, в мастерстве, соответственно, появляются новые заказы. Часто необходимо убеждать других, что твоя работа — это хорошая выполненная работа. Работать в родном городе и родной стране всегда очень сложно, потому что обстановка вам знакома. Нужно работать в том месте, где есть вдохновение, города и дороги, которые вам незнакомы, к которому есть романтическая тяга.
Сейчас очевидно, что Азия будет новым центром нашего мира через 40–50 лет, и если бы я был молодым сейчас, я бы поехал в Китай или Вьетнам, или же в Африку. Можно совершенно точно сказать, что сейчас не стоит ехать в Европу, потому что это старый мир, Европа находится в депрессии — Франция, Италия, другие страны. Я ездил в советский союз и был готов есть картошку. Важным моментом для молодого фотографа является открытость и доброжелательность — в любой стране мира, если люди видят, что вы открытый человек, что вы хотите понять их культуру, обычаи, жизнь, они готовы открываться вам и рассказывать о своей жизни.
Вы работали по всему миру, много путешествуете, как вы оцениваете уровень фотожурналистики в России?
Ситуация неоднозначная. В стране сейчас много денег и они постепенно начинают вкладываться в людей, это преимущество, но происходит это постепенно, замедленно. Если говорить об уровне фотожурналистики, меня огорчает, что сегодня в России очень мало профессиональных редакций и издательств. Нет профессиональных редакторов, которые требуют от фотографа действительно качественной работы. В России есть много талантливых и фотографов, занимающихся фотоискусством и фотожурналистикой, но им очень трудно найти своё место, система их поддержки пока ещё очень слаба. Галереи работают и процесс понемногу идёт показательно для российской ситуацией в фотографии и то, что тенденция продажи отпечатков, ограниченных тиражей фотоснимков пока не получила развитие в России. Люди пока не понимают, что фотография это тоже искусство, в неё много вложено, так же как в живопись или в скульптуру, например. Это относится к российской культурной ситуации в целом.
Несколько лет назад в Перми была запущена программа новой культурной политики. Изменился ли город по сравнению с вашим прошлым визитом?
Российские города редко выглядят хорошо в это время года, ранней весной, но я приятно удивлён. Мне нравится то, что здесь сегодня происходит. Вполне возможно, что именно Урал станет новой отправной точкой развития в России, несмотря на то, что сейчас все смотрят в сторону Москвы. Мне кажется, что даже заграницей сегодня хотят глубже смотреть в Россию. Москва — это не Россия, чтобы лучше понять Россию нужно ездить в другие её города и регионы. Пермь — сложный город с непростой историей — промышленность, лагеря. Но когда я смотрел коллекцию деревянной скульптуры в художественной галерее, я понимал, что у этого места есть история. Мне нравится то, что происходит сегодня в пермских театрах и культуре. Потому что если не заниматься всем этим сейчас — это никогда не получит развития.
