Почти параллельно с премией World Press Photo в Амстердаме проходило еще одно фотографическое событие, претендующее на значимость — фотобиеннале ГРИД. В отличие от стандартного фотожурналистского подхода на WPP, гридовцы ищут альтернативные пути для фотографии. Если это, конечно, не альтернативные тупики.
Ну вот, я снова начинаю свой текст так, как начинала их всегда работая в провинциальной газете и как учили на провинциальном журфаке. А как еще собственно начать?
Начинать нужно по правде. Мне написал азербайджанский фотограф Илькин Хусейнов, сообщая, что у него будет выставка в Амстердаме. Сначала планировалось отдельной палаткой. Потом — из-за непрекращающихся дождей — пришлось сократить и перенести в общее помещение гигантского ангара.
На выставку я не попала, зато Илькин зашел ко мне. Мы сидели на деревянной скамейке у канала, он пил кофе, а я — зеленый чай. Илькин показывал красивые и необычные черно-белые картинки со своего сайта. На одной — множественное отражение людей, лиц в разбитой витрине. Эту фотографию он сделал заглавной.
— Я делаю этот проект уже несколько лет. Это о городе, в котором я родился. Мне так проще снимать — возвращаться спустя много лет. Хотя я там практически ничего не знаю, меня водит по всем местам мой друг.
— Я вот всегда удивлялась, как людям удается делать долгосрочные документальные проекты. Я даже не про деньги — у меня вот просто силы воли не хватает… дождаться финала.
— А я езжу туда на месяц, потом возвращаюсь, занимаюсь чем-то другим. Коммерческими съемками, еще чем-то. Опять же, много времени уходит, чтобы получить всякие разрешения на доступ.
— А что ты говоришь людям? Как ты объясняешь, зачем ты снимаешь?
— Ну, я им вру. А что, как еще объяснишь? Часто я говорю, что я из благотворительной организации, что им после моих фотографий придут помочь. Может, и правда придут… Иногда я прикидываюсь иностранцем, говорю по-английски. Иностранцев у нас почему-то все любят. А вообще приезжаю скромненько, стараюсь одеваться, как они — это ты не смотри, что я сейчас так разодет…
— А зачем ты в конечном итоге их снимаешь?
— Ну, у людей свои, эгоистические видения себя. Мне бы хотелось совершенно автономно их снимать.
— И карточки потом не присылаешь?
— Ну, если только планирую еще раз вернуться.
— В родной город всегда возвращаешься. Я вот тоже возвращаюсь в свой, только духу не хватает что-то снять о нем. Еще — силы намерения и цельности восприятия. Нужно какой-то план составить, куда ты хочешь попасть и что ты хочешь увидеть. А у меня с этим туго.
— Кстати, я видел твой проект «Другая Семья». Крутые они. И неизвестно, какие родители лучше. Я бы вот например хотел бы, чтобы мой папа например знал, кто такой Рей Чарльз. И мог бы объяснить мне это в детстве. А так мне пришлось себя самого делать, все самому искать.
Удивительный он, этот Илькин. Иногда жалею, что в таких беседах не подкладываю диктофон — теперь все из памяти приходится восстанавливать. И неизвестно даже, был ли этот разговор. Но если не было, то нужно было бы его придумать. Этим вечером у меня случился еще один кризис моего интереса к фотографии. Все казалось пустым.
Если приходится врать тем, кого снимаешь, тогда зачем вообще это все?
Только спустя полтора месяца я добралась наконец до биеннале.
Восточные доки. Лето. Узкая полоса земли между рядов кораблей. Дома, похожие на морозовские казармы в Твери. На балконах, как в старой доброй сказке, висит сушащееся белье. И вдруг — большой, черный склад. ГРИД. Пристегиваю велосипед к решетке как раз в том месте, где по траве почему-то расплылся какой-то черный гудрон (или что-то похожее на него). Сверху на гудроне — пятицентовая монетка. Эх, сфотографировать бы, может взяли бы тоже в следующий раз на биеннале. Только фотоаппарата нет, я же шла на выставку. (Мою пропись съела корова, — говорила я в первом классе).
Что хорошего в этом биеннале (не считая локейшена) — так это его хаос. На по-простому развешенных стендах висят разные фотографии. Нет четкой границы между одной серией и другой, кажется, что это могло бы быть частью одного проекта. Почти всегда без подписей, или с маленькими ярлычками. Примерно так в зоопарке могут написать над слоном табличку «Утка. Обитает в северной Антарктике». И смысл при этом не изменится. И слон действительно будет казаться нам уткой, слегка косящей под слона.
Как-то сразу стала понятна несерьезность всего происходящего. Хотя 7.50 за вход — это, конечно серьезно. Возникает вопрос: что это за мир и кто его придумал? Кто и зачем?
Стенды были условно поделены на страны. При этом всякая иллюзия репрезентативности терялась сразу же. Например о России мне стало известно, что люди, оказывается, вместо мостов зимой переходят реки прямо по льду. Или — что вместо прямых дорожек люди срезают и создают самопальные тропинки. В Европе за такое варварство расстреляли бы.
А если тексты, написанные к проектам, перетасовать не глядя и применить к соседним проектам, смысл бы не изменился. Дикость, забвение, время, пустота, человечность. Все эти фотографии рассуждают, оказывается, о таких вот высоких материях. Нет только о любви. О ней рассуждать сейчас не принято.
Биеннале, которое пытается прощупать границы. Это уже не фотография, но еще и не искусство. Здесь тоже не обошлось без египетских революций, только снятых на айфон, как бы в пику журналистской традиции. Англичанин Мэттью Мюррей, по традиции Мартина Парра, смеется над современной индустрией развлечений и туризмом. Смотреть на это было уже не смешно, хотя это был один из лучших проектов. Испанцев было очень много, и большинство из них явно переборщили фотошопом и переиграли фильтрами, как дети переедают сладкого, а потом тошнит.
Самые классные и запоминающиеся истории были от двух латвийцев — Алнис Стакле снял девочек, живущих в каком-то полуразваленном ботаническом общежитии где-то на краю цивилизаций или за ее пределами. При этом текст был совершенно наивный, неподходящий, что-то типа: «Девочки красивые, а общежитие уродливое, какое мощное противопоставление». Интересно, приходилось ли Алнису врать девочкам о своих намерениях?
И совершенно умопомрачительные, неподражаемые постановки Арниса Балкуса «Амнезия», пародирующие советское время. Я не люблю постановку, но тут никак нельзя было по-другому — настолько точно раскрыть архетипы, передать с юмором черты ушедшего времени. Мальчик около гаражей, собирает пустые бутылки в авоську. Под ногами у него еще одна, и он смотрит на нее, как гордый грибник, увидевший подосиновик. Или мент, играющий в шахматы на багажнике своей желтой "Волги". Или… впрочем, только ради одной этой серии нужно обязательно попасть на ГРИД. Жаль, что европейцы не смогут оценить ее по достоинству — слишком мало до них дошло от советского быта. И Арнису точно не пришлось врать своим моделям.
По дороге в туалет, заблудившись в лабиринтах, я увидела работы Илькина. Гордая табличка: «Азербайджан впервые на ГРИДе». Свадьба в пригороде Баку. Шашлыки, еще что-то. Я вспомнила, что совсем недавно была на турецкой свадьбе в пригороде Амстердама и видела примерно то же самое. И до этого — в Беслане, Дагестане, Узбекистане. И везде — похожие обряды, те же банты на стульях, те же нарядные женщины и деловитые мужчины. Все это напоминает мне бег в колесе, бег по кругу.
Именно на национальных свадьбах я вдруг поняла: я снимаю одно и то же, неважно где я. Только не поняла, почему я это делаю. Остановилась на полумысли, на полпути, как будто пыталась вспомнить стершийся сон. И тут — фотографии Илькина из Баку. Они с тем же успехом могли быть сделаны мной, только между нажатиями. Потому что — я все время искала что-то интересное, необычное, парадоксальное. Какой-то изломленный жест, поворот руки. А у Илькина это по-простому, с вниманием к самому обычному, типичному, внешнему. И он продолжает свой фотографический путь, а вот я пока я не пойму, почему снимаю одно и то же, не могу двинуться с места.
И фестиваль ГРИД — как еще одно напоминание об этом.
Сайт фестиваля http://www.gridphotofestival.com/nl/off-grid-festival/amsterdam.html
