«Зачем устраивать фотовыставки в такой глубокой дыре?» — это был первый вопрос, волновавший меня, когда я ехала в Чернигов на «крупнейший в Украине фестиваль фотографии».
1. Город
Я, если честно, по дикости своей не знала, чем отличается Чернигов от какого-нибудь Донецка или Днепропетровска. Глянула на карту — рядом Чернобыль, Славутич…
Первое, что бросилось в глаза при сходе с трапа самолета — украинская грубость. Я, как настоящий москаль, даже если пытаюсь, не могу скрыть некоторых врожденных эмоций… Это страна, где тебе нагрубят так отчаянно, сочно, по-советски, что даже… как-то радостно становится — от искренности людей и вообще… от такой непосредственной жизни, которая еще бурлит где-то на просторах этой Вселенной. Только смотря на эту тетку, которая в меня чуть тапком не запульнула за то, что я спросила у нее, где автобус, и тем самым загородила ей прилавок, я представила, как она вечером наряжается, красит губы… и идет на мою выставку. Тьфу, нет, невозможно…
Организаторы были очень милы. В первую ночь они поселили меня к фотографу со звучной фамилией Гуляй. Гуляли напропалую, всю ночь. Танцевали под the Doors. После высокомерного Парижа такой прием был бальзамом на душу.
Фотограф имел громкую славу порнографа в своем Чернигове. Показывал снимки голых девочек на фоне пейзажа. «А че модель лобок побрить забыла» — на таком уровне комментируют его местные зрители. Понимаю, почему он сделал такой фурор. Даже стол, куда ставили стопки и пивные кружки, был укрыт фотографиями, как самобранкой. И на каждой поверхности этого дома — узор.
Когда на третий день залипания в Чернигове я вышла на улицу, то к своему удивлению увидела… родную Тверь! Те же типовые пятиэтажки, ларьки, летние кафе с пластиковыми стульями, железные остановки, заклеенные объявлениями, престарелые троллейбусы. Бабушки, продающие яблочки с огорода.
— Как у вас тут с экологией?
— Что значит «с икалогиий». Так же как у всех с икалогиий! Самый
2. Фестиваль
Мне не терпелось увидеть фурор, апофеоз, покорение города Чернигова. То, что сейчас все будут говорить о преображении Васюков в этакие Нью Васюки 21го века. Событие международного масштаба. Куча иностранных гостей.
От веселого фотографа меня переселили на следующий день. «Ты будешь жить в галерее» представлялось мне штабелями тел в спальниках, разложенных посреди залов с висящими фотографиями.
Галерея «ПластАрт» стояла на отшибе и была некогда женской гимназией. Дух пансионата для благородных девиц
Внутри галереи встроена отдельная комната для гостей (!!!) с дубовой дверью, антикварными сундуками и словарем одесского жаргона.
Теперь я понимаю, что только так и можно наслаждаться искусством. И все галереи, музеи и комплексы должны построить у себя по такой вот комнатке (можно даже без сундуков), и селить туда сначала выставляющихся художников, а потом, уже за бешеные деньги, публику, жаждущую невиданного экспириенса. Думаю, Лувр мог бы сдавать такую комнатку за миллион за ночь.
После душа, с полотенцем, обернутым чалмой вокруг головы, я вышла и сразу попала в зал. На меня набросились фотографии, образы, фактура. Сначала я оказалась на ирландском острове Тори фотографа Криса Малужинского. Старики, собаки, дома. В общем то, все то же самое, но другая фактура. Пленка с зерном, снято широкоугольником, законтращено до предела. Отдельные профессионалы назвали бы это «грязью», а я назову это эстетикой. Под каждой фотографией — название, по сути то же самое, и убийственное послание «цифровый друк». Я и так вижу, что «цифровый». И от этого становится как-то грустно даже мне, снимающей всегда на цифру. «Фотограф уничтожает свои негативы и хранит все изображения в цифре», — сообщила мне организатор, и моя грусть стала еще глубже и пронзительней.
Забавный Йенс Ластхейн — и его Абхазия, снятая по-авторски ярко, панорамной камерой. Такое ощущение, что старик Йенс подходит сзади и с размаху «дружески» хлопает по плечу. Это он сделает потом, когда приедет, а сейчас он делает это своими фотографиями. На половине из них — коровы или другой скот на непредназначенном для них месте, ощущение какой-то маркесовской «Осени Патриарха». «Это не нарочно так получилось, — объяснит мне на своем открытии Йенс. — Просто я выбирал все хорошие кадры, а потом оказалось, что на каждом втором — корова».
Действительно, у документального фотографа очень ограниченный набор объектов — собаки, коровы, люди… Все одно и то же, все такое обычное и даже обыденное. И что при этом снимать? А потом какая-нибудь язва спросит у тебя на интервью: «А о чем ваша фотография, вон та, с собачкой?»
И вдруг меня пронзило насквозь. Я увидела выставку Александра Гляделова. При всем том, что фотографии тюрем, или, например, сумасшедших домов… ну кого они способны сегодня удивить? Казалось, что в этой области все сказано, и нужно снимать уже что-нибудь другое… «Пазитиф» какой-нибудь. Или хотя бы что-нибудь концептуальное, с прибамбасом. А тут — бритые наголо люди. Решетки. Мороженые трупы рыб в ванной. Мороженные трупы не-рыб в комнатах, потом их же везут куда-то на санях. И — самая пронзительная — бабушка встречает освобожденного внука. Я стояла, и чем дольше смотрела, тем больше хотелось рыдать, вслух, взахлеб. И какие бы я слова не произносила об этом снимке, все они будут похожи на монотонный голос училки во время урока на тему «Преступление и наказание». По-настоящему сильные вещи говорят сами за себя, кричат, орут, бьют тебя в грудь, рвут на части. А потом селятся у тебя внутри и стучат пульсом. А слышишь ты этот пульс или нет — это уже от широты твоего диапазона чувствительности зависит. А ведь это всего лишь бабушка, согнутая пополам, идущая с внуком вдоль тюремной ограды. Она страдала, ждала, преодолела это расстояние, этот мороз, чтобы приехать. И уже давным-давно простила все. А он, олух, идет себе и идет, и как будто даже ничего не понимает…
И когда Гляделов вышел в центр этого зала, скромничал, замалчивал, а потом все-таки сказал: «Тюрьма для меня лично — это проекция ада. И никто от нее не застрахован», у меня по телу прошла дрожь. По застывшим лицам вокруг было видно, что не у меня одной. Кажется, на секунду даже перестали щелкать фотоаппараты, и щебетать где-то вдалеке знакомые, которые «тыщу лет» друг друга не видели.
Вопрос — впускать или не впускать в себя эту боль, чужую боль?
Мне кажется, фотография давно утратила это свое свойство сопереживать, которое так долго и болезненно обретала. Даже Зону можно было снять отстраненно и иронично, как это сделал Карл де Кейзер, поехавший вместе с Александром Кузнецовым в сибирские лагеря. Можно снять полосатые одеяла, ледяные скульптуры, картины с романтическими пейзажами. И люди будут лишь забавной деталькой всего этого. Кейзер сделает книжку и будет выставляться везде, а Кузнецовы и Гляделовы так и останутся локальными черно-белыми фотографами, которые насильно вселяют боль. И их выставят на местном фестивале, куда приедет кучка коллег, и в конце все напьются. А Западу показывать такое нельзя, ведь сытый голодного все равно не разумеет.
Вечерами я возвращалась к залу Гляделова снова и снова, и использовала удивительный шанс полностью сжиться с
В том же здании, но другом заведении — Музее искусств — открывалась выставка американки Лоли Кантор о еврейских поселениях на Украине. На открытие выставки Лоли прилетела на свои средства. После ее приветственного слова выступали представители еврейских организаций, и видно было, что Лоли понемногу зеленела. Получилось, что как бы почти независимую документалистику сделали легким инструментом религиозной и национальной пропаганды, еще раз напоминая о роли евреев в обществе. Возникает вопрос: а что она сама-то хотела своей историей сказать?
Хэд-лайнером фестиваля был (настоящий) Льюис Кэролл с его Алисой, вперемежку с другим автором, уже современным, но играющим с той же темой. Кэроллом решили заманить массы, но, я думаю, его книжки были лучше, чем фотографии. Настоящая кэролловская Алиса удивительно похожа на героиню советского глючного мультфильма, от которого детям снятся кошмары. В ряд с фотографиями — зеркала.
На открытии была бабушка во всем фиолетовом и даже с фиолетовыми волосами, которая, ритмически качала головой, сообщая, что она еще в этой гимназии училась. В основном, были только украинские фотографы, своя тусовочка. И Каламкаров, который поймал меня у подоконника, чтобы рассказать за стаканчиком коньяку краткую историю искусств в курьезах, начиная каждую новую тираду с фразы «Ты понимаешь ли, в чем дело…» И задавая наводящие вопросы: «Ты знаешь, кто такой Эйзенштейн?» После разговора с ним осталось ощущение призрачного мира, который держишь на ладони, но который при разложении на косточки оказывается эфемерным и бессвязным. И еще — серьезно озаботилась проблемой алкоголизма среди фотографов. У нас в Твери один такой непризнанный гений, Владимир Моисеев, спился до чертиков. Йенс Ластхейн — с ним вообще непонятно, выпивает он с людьми, чтобы иметь возможность сфотографировать, или носит с собой фотоаппарат, чтобы иметь возможность со всеми выпивать, так сочно и с удовольствием он рассказывал на своей презентации о всех своих однодневных знакомых и удачно проведенных вечерах, купаниях с гусями и конями и еще черт знает чем…
Еще один зал фестиваля — с вывеской «Art-gallery», но выполненной в стиле «Ремонт обуви». Там висела масляная печать Сергея Чеха. И почему-то на это было очень приятно смотреть — потому что не было китча, выделывания, была только приятная глазу, очень мягкая картинка. Мне кажется, нужно всем фотографам «не-станковым» попробовать напечататься маслом. Я пропустила лекцию, но знаю, что печатать так можно и с цифровых файлов.
Была еще одна, «альтернативная» выставка. Там, помимо любителя всего телесного Богдана Гуляя и харьковских фотозвезд, висел кичовый и смешной ужос учеников Ляпина. Или, точнее, учениц. «Бабы Ляпина» — так и было написано везде. «Я не хотел никого учить, они сами ко мне пришли. А я хочу, чтобы от этой выставки всех тошнило и вырывало. Такова задумка. И должны же дети, в конце концов почувствовать, что такое — быть выставленными». А фотограф Олег Усатюк распечатал фотографии офсетом и раскладывал на них колбасу и закуску.
3. Портфолио-ревью
После московского события П-Р на Украине оказалось довольно популярным. Устроители фестиваля организовали автобус из Киева, и цена на ревью была ниже, чем бесплатное ревью с самостоятельной транспортировкой.
Волей организаторов, я оказалась по другую сторону стола в качестве ревьюера, хотя сама недавно так же вот нервно бегала с папкой от стола к столу.
Для меня это странно. Ведь я не могу предложить кому-то сделать выставку или выпустить книгу. Все, что я могла — это попытаться направить человека, вдохновить его или хотя бы поддержать.
Теперь я очень хорошо понимаю Меглинскую, которая жаловалась на утомительность мероприятия, и допускала к себе только по предварительной записи.
У меня было ощущение, что большинство ревьюируемых не знали, кто я, и зачем они ко мне идут.
— Что бы вы хотели от меня услышать? — был первый мой вопрос.
В двух или трех случаях из 16-ти мне хотелось сразу захлопнуть папку и уйти пить кофе. Потому что на вопрос: «Почему вы сфотографировали эту собачку?» я слышала ответ: «Понравилась. Просто она за нами бежала всю дорогу, и нам было так ее жалко, а потом мы ушли в метро, и она осталась одинокой». Или — «Это вы этих четырех нарядных девушек попросили прыгнуть?» — «Нет, я шла, а они как раз прыгали». А потом я увидела тех же девиц в другом «локейшене», и поняла, что авторесса просто пыталась «угадать меня» своим ответом.
Один фотограф начал: «Здравствуйте, меня зовут Антон, и у меня нет амбиций». Конечно же, я спросила, почему у него их нет. «Я хочу просто снимать фотографии, и может быть, они понравятся кому-то еще».
Мне оставалось только советовать людям сначала понять себя и то, что они хотят сказать о мире. Смотреть кино, читать книги. Изучать работы других фотографов. Задавать много вопросов о мире и о себе. «Твоя фотография должна быть тем, что можешь снять только ты, и в этом ее ценность. Не нужно стремиться снимать технически совершенные безразличные пейзажи, они больше никого не волнуют».
Проблема всех местных фотографов в том, что они не понимают и не могут понять место, в котором они живут. У них отсутствует взгляд «над», аналитическое мышление. Девочка из Львова так долго рассказывала про «странное место, где так много всего советского, и в то же время так много нового», что мне пришлось спросить, почему бы ей, вместо того, чтобы расписывать все это, истекая словами, не пойти бы и не снять визуальные знаки этого, объединив их затем в проект.
Проблема всех пришедших ко мне украинских фотографов в том, что они не умеют снимать сериями, проектами, историями. Ни один из принесших мне свое портфолио. Могут быть какие угодно красивые тени, но если фотографии рассыпаются, не складываются в законченное высказывание, то грош им цена. И не надо говорить про Брессона и про художников. Брессон снимал всегда серии по редакционным заданиям, посмотрите его Советский Союз или смерть Ганди. А Пикассо, Гоген и даже Веласкес писали точно серии. Вы никогда не представляли, что Гоген — это фотографии с Таити?
Все, что я могла посоветовать — это написать текст о какой-нибудь проблеме, ситуации, явлении. О своих чувствах, в конце концов. А потом уже идти снимать, но только придерживаясь этого текста. Фотографы кивали, но было видно, что принимают меня за тетку, которая парит им что-то.
Но страшнее всего были фотографы из Минска. Но думаю, это не вина фотографов, а вина тоталитарной системы, в которой они вынуждены жить. «Я снимаю церкви, потому что мне интересна история». «Боже мой, дядя, история происходит у вас перед глазами, но вы слепы и глухи к ней, как и все ваши коллеги, даже самые известные. Пойдите и покажите мне реальный Минск, реальные настроения людей, ситуацию, а не ставьте девок в полях… Ведь Минск — это для остального мира — почти что Северная Корея, никто не знает, что там на самом деле происходит, но всем интересно. Вы боитесь, что вас посадят — а прикрываетесь фотолюбительством, у вас же есть для этого организации, якобы поддерживающие культуру. Ведь Куделка смог понять свою Чехию и прорвался в Магнум»… У меня не хватает воздуха, речь вырывается из меня как рвота, а они говорят: «Ой, ну если вам не нравится, то поехали дальше, хотите я вам еще вот это покажу?».
4. Мастер-класс
Я не думала, что это все-таки состоится. Наверно, я не готова учить и не уверена, что раскрою какие-то тайны, секреты. Но если ко мне записались люди — значит я должна постараться что-то для них сделать. По крайней мере, зародить вдохновение. Мне хотелось создать что-то вроде коллективного проекта, где кто-то один, сильный духом, может взять на себя роль лидера, указующего путь. И я примерила на себя эту роль.
Большинство участников были старше меня — серьезные фотографы с опытом и знанием дела. Они, пожалуй, хотели того же, чего и я — этого коллективного опыта и желания двигаться дальше.
Кроме того, что целые дни просиживали в
Ира Чернышова сначала сняла пустой парк в своей холодной, «отмороженной» манере, а потом переключилась на семью, и ее фотография «потеплела».
Фотографы побывали в школах, домах инвалидов, на кладбищах — и не по моей указке, а самостоятельно выбрав тему.
И мне кажется, что это состоялось.
Ссылка на финальное мультимедиа — тут:
http://www.youtube.com/watch?
Там есть немного вызывающих картинок, пожалуйста, не жалуйтесь на ролик, пусть он повисит немного. То есть — если вы чувствительны, просто отойдите от экрана.
5. Организаторы
Можно спорить долго, плохи или хороши фотографии с выставок, портфолио-ревью и мастер-класса.
Нельзя спорить только об одном — организаторы это святые люди, посланники Бога на земле.
В этом нет тщеславия, как в фотографах, желающих только свое имя большими буквами в титрах. В этом есть большое желание победить ветряные мельницы.
Меня удивило то, что фестиваль не поддерживается местными властями, все финансы — от частных лиц, что-то типа благотворительности, с надеждой, что это когда-то вернется.
Город Чернигов много обещал, но потом грянул инвестиционный форум, и все деньги перекочевали в него. На день города во время фестиваля был грандиозный салют. «Мы смотрели на него, и нам хотелось плакать. «Вот это бахнула наша гостиница авторам. Вот это бахнули наши афиши и баннеры».
Первый вопрос, который им задают — почему не в Киеве? «Ну, в Киеве много всего происходит, и мало бесплатных площадок».
А в Чернигове — есть место, где развернуться. Но… не для кого.
Я иногда фотографировала людей на улице, а потом, на вопросы «зачем», приглашала их на фестиваль. «А можно со своим?» — спрашивали меня они, имея в виду бухло.
Люди не знают, что это фестиваль есть.
Однажды ночью, уже после того, как все открылось и произошло, мы с Ириной Рузиной разговаривали за судьбы фотографии и мира.
— Мы хотим в следующем году изменить концепцию. Достучаться до
— Я полностью согласна, но для интереса нужен общий культурный уровень, а его нет. Люди не знают, что такое хороший вкус в одежде, в интерьере. Как у них из ниоткуда может родиться вкус в фотографии? Для этого нужно смотреть кино, читать, ходить на выставки.
— Да, но если люди начнут понимать
— Вот на перпиньянский фестиваль съезжается вся
