Выставка Мухина, очевидно, кураторская. Сам Мухин, полагаю, дойти до такого изуверства не мог. Она представляет собой сочетание разумно организованного хаоса на трех стенах зала из множества мельтешащих в глазах «контролек» и трехрядной развески избранных увеличенных фотографий на четвертой, парадной стенке. Про «хаос» что говорить? Вероятно, он должен показать, из какого сора растут гениальные снимки автора, разумеется, не ведая стыда. А вот четвертая стенка Мухина (кому-то, может быть, вспомнится четвертая проза Мандельштама, но я не виноват) напоминает собой то ли доску почета в сельском клубе, то ли «грудь заслуженного генерала» (а вот это уже прутковский образ). Но это впечатление человека, далекого от современного искусства, а ведь мы вступили с вами в его храм. Об искусстве вообще говорить бессмысленно: настолько оно широко и разнообразно. О современном искусстве рассуждать тем более глупо: кому-то, может быть, современны Рембрандт, Бах и Шекспир, а кому-то — Гомер и Фидий. Неужели оно начинается с Кулика? Еще я подумал, а может, искусство уже незаметно кончилось? Мы по старой привычке тужимся и пыхтим, пытаемся что-то понять, что-то изобразить, а искусства уже нет, потому что кончился талант, данный нам богом. А без таланта все наши потуги сродни обезьяньим ужимкам, прыжкам и гримасам.

Искусство должно быть одухотворено, а если дух из нас весь вышел, то об искусстве лучше не вспоминать. А про фотографию и говорить нечего. Фотография — это проекция нашего духа и репродукция окружающей действительности. В творческой фотографии дух так же важен, как и свет. Нет духа — нет творческой личности, а вместо фотографии есть лишь техническая репродукция. В современном искусстве, если охватить его по-дилетантски широко, не научно и тенденциозно, в том искусстве, — где черный квадрат объемлет все, где писсуар превращается в фонтан, где кучка дерьма является художественным объектом, а соответствующий физиологический процесс — художественным жестом — возможно многое. Самое главное, на этом поле не нужен художник — на этом поле сражаются арт-дилеры. Это — поле торговли, это — поле чудес в стране дураков, короче говоря, это земля обетованная. Здесь лепятся идолы не из благородной красной глины, из которой лепил Адама Саваоф, а из чего придется, иногда даже стыдно сказать из чего.

Измельчали безбожные людишки, особенно «люди искусства», мельчает и искусство, оно становится чем-то вроде щекотки под мышками — и практически непереносимо, и в то же время вызывает у зрителя неудержимый животный смех. На этом поле кураторы — сказочные лисы Алисы и коты Базилио — выманивают денежки у богатеньких Буратино. Для этого кураторам нужен ум и талант, а художники могут быт неталантливы и безмозглы — с такими удобнее управляться, такие не кочевряжатся. Теперь уже кураторы возымели амбиции быть художниками, теперь они стали главными фигурами арт-сцены, точнее сказать, все же рынка, ибо рынок, в конечном счете, определяет все. На этом рынке кураторы формируют идеи и представляют товар, «критики» расхваливают его в меру своих талантов, а галеристы пытаются искусство продать, то есть осуществить самую главную функцию. Все это хорошо, только немного обидно, что при этом художнику отводится скромная роль нерассуждающей пчёлки. Но это не главное, главное, чтобы он приносил в улей именно мёд. Я не против того, чтобы художники за свою работу получали деньги. Я не против галеристов, кураторов и критиков. Я не против того, чтобы торговали искусством, и чтобы торговцы наживались на нем. Беда в том, что торговцам выгоднее торговать навозом, а не жемчужными зернами, которые в нем изредка отыскиваются, — навоза больше! Им проще нанять «критиков» прославляющих художественные достоинства навоза, чем самим искать жемчуг. Искусство, попав на рынок, не только лишилось своей элитарности, но и потеряло свои качества. В массовой культуре мало культуры, в рыночном искусстве мало искусства. Много лет назад легендарные Копосов и Шерстенников шутливо писали: «Навести на фокус — не фокус, фокус — деньги получить». Теперь такими вещами не шутят. Но это все в сторону — наплевать и забыть! Это — лишь затянувшееся предисловие.

Хочу же я сказать несколько слов о выставке Мухина «Сопротивление» в галерее XL. Она интересна тем, что на ней представлен обширный рабочий материал трудолюбивого фотографа, я бы даже без всякой иронии сказал, подвижника, мучительно бьющегося над трудной темой. Вернее, Мухин бьется с трудным, неподатливым материалом. Пеструю и бурлящую толпу, к тому же то охраняемую, то разгоняемую ОМОНом, трудно выразительно запечатлеть на клочке фотопленки, не передающей движение и от рожденья немой. В агрессивной толпе снимать тяжело, но это не главная трудность. Главная в том, что толпа не фотогенична, однообразна и в то же время антихудожественно пестра. Каждый митинг в Москве снимает не менее полусотни профессиональных фотографов из журналов, газет и всемирно известных агентств, но удач и у них очень мало — один, два, в лучшем случае три потрясающих снимка. А снимают ведь талантливые профессионалы, в их ряду как фотограф Мухин бы потерялся. Потерялись бы и его снимки в общем вале фотографической хроники. Для справедливости надо сказать, что и задача у журналистов сложнее: кроме формы они еще ищут смысл, и им нужно все выразить в одном кадре, на детали они не могут размениваться, искусство должно входить в состав их снимков необходимой частью, но, увы, не достаточной. К тому же на журналиста давит обязанность в любой ситуации «сделать кадр», художник от этого давления свободен, давят на него только собственные амбиции.

Я понимаю, что Мухин не журналист и ищет в толпе другое, скорее всего, он сам не знает что. Если так-то это прекрасно. Великий и сумасшедший Сёмин тоже не ведает что творит, и поэтому близок к гениальности. Конечно, у Мухина есть свой фирменный стиль, который находит массу поклонников: холодная жесткость изображения и предельная отстраненность от изображаемого сюжета. Да и сюжет его редко привлекает, его больше интересует светотень, он ищет и находит с помощью света отчетливые символы. Свет у него резкий, контрастный, и атмосфера обычно отсутствует, действие на его снимках происходит в почти безвоздушном пространстве. Поэтому, наверное, его снимки вызывают жутковатое ощущение, что они сняты пришельцем.

К счастью, Мухин не играет на поле фотожурналистики, он пасется на ниве современного замороченного искусства, вернее, его давно уже затащили туда. Там его фотографии смотрятся необычно и восхитительно, как инопланетяне. И я добавлю — вполне заслуженно, потому, что Мухин снимает все же не писсуары, консервные банки и беспомощных мертвецов, нет, он давно уже добрался до живых людей, а живых людей современное искусство на дух не переносит, оно их или калечит до неузнаваемости, или решительно умертвляет. Так что Мухин в современном искусстве стоит особняком, и за это я его и как фотографа, и как человека очень ценю. Поэтому мне обидно (и за фотографию, и за Мухина), что на выставке в галерее его работы повесили так же плотно, как людей сбивают на митинги, как овец сгоняют в отары. Вычленить из «толпы» отдельный снимок, чтобы насладиться его композицией и мастерством автора, невозможно, как невозможно выделить из стада самую жирную овцу. Профессионал, конечно, сделать это все же может, но с очень большим напряжением. Не будучи профессионалом, я высмотрел только одну понравившуюся мне мухинскую работу и на том успокоился, так как разболелись глаза.

Нет, эта выставка сделана не для рассматривания, она работает агрессивными пятнами, она наваливается на вас, как орущая толпа, от нее устаешь, она вызывает раздражение, как от бессмысленной толкотни в метро. Наверное такое же раздражение испытывают и фотографии, насильно сбитые в стаи, наверное им противно висеть в такой тесноте по прихоти куратора. Думаю, что и автору снимков обидно, что его многолетний труд превратили в окрошку, в салат оливье, короче, в бурду, в которой вкус отдельных ингредиентов пропадает в угоду кулинарному замыслу и в расчете на неразборчивого голодного клиента. А материал на выставке интересный, ценный, серьезный, полезный и фотографу, и социологу, и историку; полезный для изучения и работы. И над чужими ошибками, и над самим собой.

Страница о выставке на сайте XL Галереи.

P.S. 

На выходе я прочитал листок, представляющий выставку, и был им ошеломлен, потому что я в нем почти ничего не понял. Если бы я его прочитал раньше я, может, и выставку бы не стал смотреть: если я не понимаю пояснений, то уж выставку где мне понять? Может быть, я идиот — чего тут стыдиться? — на все божья воля. Сначала статья показалась мне только противоречивой, а потом я в ней совсем запутался. То в ней совершенно справедливо пишется, что для Мухина «действительность всегда и по любому поводу готова сложиться в близкие к совершенству композиции». То вдруг категорически утверждается, что «Оценивать формальные качества в таких обстоятельствах почти неприлично». Это, даже несколько унижает и фотографии и фотографа. Кстати сказать, «неприлично» (кокетливое дамское словцо с отчетливым сексуальным оттенком) стало у нас опять популярным и даже вошло в рекламные тексты. Когда-то ругали «неприлично короткие юбки», теперь же соблазняют «неприлично низкими ценами». Вот и к автору статьи это слово неприлично прилипло. Так, у него и «враждебные вихри оказываются даже слишком фотогеничными, неприлично романтичными». Впрочем, каждое второе предложение непонятой мною статьи, по-видимому, — блистающий перл. Тут и »слабеющие монументы», и «Совсем свежие взрывы народного гнева распадаются на красивые картинки, приправленные политической актуальностью». Чувствую, что красиво и вкусно, как в кулинарном рецепте, а все же понять не могу. Тут и вовсе недоступные неразвитому уму выражения: «Запутавшись в сложном статусе фотографии, мы боимся верить своим глазам, еще больше — чувствам». Что за статус? Как в нем можно запутаться? И кому тогда можно верить? Есть и еще более сложные для понимания, но очень остроумные грамматические конструкции: «Решившись выставить три сотни работ сплошной лентой, нам мешают разглядывать отдельные кадры». Кто «решившись»? Зачем «мешают»? Да и дальше не проще: «Сопротивление все равно превращается в зрелище. Но, как выхваченная из огня картофелина, еще жжется».

Сильная статья, экспрессивная. Она, как та самая картофелина, еще жжется. Меня она сожгла практически дотла. И я так и не смог по достоинству оценить предложение, наполненное, вероятно, сверхчеловеческим смыслом: «Кадры глобального противостояния всемирной энтропии, как клубы спрессованной, взрывающаяся (так в тексте. ВЩ) из закрытой системы энергии постепенно лишаются адреса — тем более что речь идет о солидном, в 20 лет отрезке времени».

Густой текст, энергетически насыщенный — и весь умещается на половине странички. Его бы целиком переписать для более умных потомков, но — проклятая лень. Мы ленивы — об этом еще Пушкин писал. В общем, эта статья перепахала меня. Слово — великая сила, особенно, если это слово — ученое. Искусствоведы вообще необыкновенно умны и эрудированны, но иногда в дебрях своей учености из-за деревьев не видят леса. Я почему и сунулся с суконным рылом в их калашный ряд, что лес-то я вижу хорошо. Все мы вышли из лесу. Некоторые, правда, еще и не вышли.

P.P.S.

Боже, какой я неисправимый осел! Я везде ищу смысл! Даже в искусствоведческом тексте. Слава богу, наконец то, я понял, что и сугубо пояснительный текст тоже может быть современным искусством. Искусство ведь заразительно — и никто ни в чем не виноват. Текст заразился от фотографий, фотографии в лихорадке бьются от текста, у меня тоже подскочила температура… Как все-таки современное искусство простаков разбирает! Оно гораздо опаснее старого, которое действовало только на подсознание (и то слабо) и немного расшатывало нервы. Нынешнее же искусство прежде всего губит сознание, а потом с тобой еще тепленьким делает все, что хочет: закручивает мозги бедным, выворачивает карманы богатых. Нет, ни в жизни, ни в искусстве лучше ничего не понимать, а то только хуже будет — кошмары замучают! На все нужно смотреть (а на художественных выставках особенно) широко закрытыми глазами, как Кубрик советовал. Тексты же — рекламные, искусствоведческие и политические — воспринимать лучше на слух, как легкую музыку, только голыми ушными раковинами и реагировать лишь нервным подрыгиванием ног, ни в коем случае не пропуская буквы в мозг. А вообще искусством убивать себя я бы никому не советовал, сам я смотреть на него больше не буду: уж больно я аллергически чуток к нему. Лучше запрусь себе тихо в палате и стану сам для себя его мирно ТВОРИТЬ. Врачи называют это арт-терапией. Говорят, что тогда все страхи и комплексы из больного уходят и обрушиваются на здоровых, которых потом тоже привозят в больницу, так что скучно не будет. Жаль, что с Мухиным мы не увидимся, ему, видно, ничто не вредит.

P.P.P.S.

А смысла нигде не ищите, ни на выставках, ни в библиотеках. Смыслы копятся в банках. Я это недавно открыл. А ведь как Шаляпин надрывался: люди гибнут за металл, люди гибнут за металл! — и все мимо моих ушей. И только теперь я понял, что истинный смысл овеществлен в золоте и заменяющих его разноцветных бумажках, а все остальные смыслы и все философии нарочно придуманы для отвода дурацких доверчивых глаз. Французы ищут женщину, немцы — чашу Грааля, русские ищут Бога и справедливости, индусы стремятся в нирвану — но все они ищут не то. И только избранный Богом народ знает, что делает, — он терпеливо копит деньги, приумножая тем самым смыслы и оправдывая свое пребывание в бессмысленном мире. Жаль, что понял это я только в сумасшедшем доме. Впрочем, ничего удивительного тут нет: искусство — удел сумасшедших, сумасшедшие — жертвы искусства. Такой уж круговорот. Что бы не сойти с ума, искусство нужно срочно конвертировать в деньги. И на выставках надо показывать золото с ассигнациями. Ведь как чудесно звучит: «Золото Шлимана», «Золото инков», «Золото Рейна» (это опера, правда, но тоже хорошо)! А Черкашины какую волнующую акцию придумали, когда в бассейне топили европейские деньги! В России лишь один порядочный музей — Оружейная палата. Как выпустят, надо будет туда сходить. Золото — самое сильное оружие, оно мгновенно вышибает мозги.

Этот бред от больного я принял по телефону. Спешу успокоить, а кого то, возможно, и огорчить, что теперь ему, кажется, лучше. И он даже ходит без посторонней помощи, но пока в основном под себя. А. Безукл.