Российский провинциальный город похож на дом, в котором недавно кто-то умер. Как принято у православных, у подъезда этого дома стоит крышка гроба с традиционным крестом и венками, украшенными пластиковыми цветами и черно-красными ленточками со скорбными надписями и сентиментальными пожеланиями усопшему. А вокруг разруха, апатия и нищета. Так создается иллюзорное чувство, что герои умирают, а новые не рождаются.

Наши чувства — это наша защита. Мы все умираем не вдруг — мы медленно теряем то, что с легкостью приобрели в первой половине жизни. Теряю я, теряют меня, и мы уверенно и закономерно стремимся к точке сингулярности, где прошлое, настоящее и будущее сливаются и не имеют смысла. Если верить Богу и Канту, наша душа подобна вечности, и она то и дело наполняется иллюзиями и теряет их через сомнительные артерии любви и ненависти.

Почти любой фотограф сталкивался с проблемой, когда люди категорически отказываются сниматься на фото. Будь то похороны, рождение или повседневная жизнь. Тому может быть множество причин, но одна из них — мистическая вера, что фотограф крадет часть человеческой души.

Фотографии зашивали в различного рода амулеты, носили на груди или, как сейчас, в портмоне, кошельках и дамских сумочках. Все это часть одного поверья, к которому можно по-разному относиться, но факт остается фактом, фотография как образ и поныне несет в себе тайну, которая чуть больше химического или иного процесса передачи информации.

На заре фотографии было совсем жуткое поверье: считалось, что если сделать фотографию умершего человека, то его душа переселится в отпечаток на бумаге. Причем мастерство фотографа заключалось в том, чтобы мертвого сделать на снимке максимально похожим на живого, поэтому было важно снять ушедшего в мир иной чем раньше, тем лучше. Желательно сразу после смерти или за миг до этого, в «точке сингулярности», чтобы душа окончательно не покинула уже ненужное тело. Эту фотографию можно поставить на комод, тумбочку у кровати и быть всегда вместе с умершим человеком. Фотограф же, подобно богу изготавливал новое тело для старой души.

(Из таких фотографий была сделана «Книга мертвых», «Book of the Dead» Victorian Post-Mortem Photography, фрагменты которой можно посмотреть здесь http://ame2.asu.edu/projects/haunted/ISA%20index/book%20of%20the%20dead/book%20of%20the%20dead%20photos.htm)

Люди, в принципе, удивительны. Они настолько чувствительны и проницательны, насколько это, так или иначе, касается их. Простота заключается в том, что смерть касается каждого. Другими словами, они чувствуют, если хотите, бессознательно видят, что душа ваша или аура, как сейчас можно слышать, терпит крушение, готова оторваться от сознания, где зияет такая бездонная черная дыра и засасывает все окружающее в бездну. Это и есть — состояние сингулярности. Его можно наблюдать у солдат, изуродованных войной; у женщин, потерявших своих детей или просто у прохожего, которому случайно взглянешь в глаза и вдруг почувствуешь — смерть где-то неуловимо рядом. Наверное, это одна из причин, по которой мы избегаем больных, немощных или просто стремительно и обреченно летящих к смерти.

Когда я снимал Андрея Сахарова 14 декабря 1989 года в Кремле, я не знал, что через два часа он умрет. Но обстоятельства сложились таким образом, что камера «видела и чувствовала» больше чем  я. Ночью мне сообщили о случившемся. Я проявил негативы в туалете гостиницы «Россия» и был поражен, насколько очевидно следует из фотографий, что человек должен умереть. Я был последний фотограф, кто снимал его, не просто снимал, а с каким-то невероятным желанием, обусловленным то ли чувством или предчувствием, то ли тем, что легендарный академик практически всегда смотрел в мою камеру. Я не снимал ни Ельцина, ни кого-либо другого из «Межрегиональной группы» народных депутатов, я снимал только Сахарова. Эти обстоятельства повергли меня в мистический стресс и только когда я начал снимать войну, то уже неоднократно сталкивался с подобными обстоятельствами. Очень просто: снял человека, а он не вернулся из боя. Или по-другому: по моим фотографиям, сделанных на войне, родственники находили своих мужей и отцов, но уже погибших. Так мне уже не казалось странным, что военные пилоты перед боевым вылетом не фотографируются. Поверье. Если сфотографируешься — не вернешься на землю. Я старался не фотографировать.

Прогуливаясь по кладбищу рядом с провинциальным российским городом и рассматривая портреты на могильных крестах, я отчетливо понял, что фотография и есть тот метод, благодаря которому прошлое сливается с настоящим и никогда не будет будущим. Это и есть состояние сингулярности. Вдруг стало как-то ясно, что «вся жизнь будет фотографией» — в газете, в журнале, в книге, в семейном альбоме или на могильной доске. Другими словами, фотография и есть сама смерть.

г.Кинешма на Волге